Джимми окинул взглядом улицу.
— Знаешь таких поблизости, что оставляют ключи в машине?
Шон таких знал. Мистер Гриффин оставлял ключи под сиденьем; Дотти Фиоре бросала их в бардачок, а старик Маковски, этот пьяница, который день и ночь врубает Синатру на полную катушку, частенько забывал их в замке зажигания.
Но, следя за взглядом Джимми и одновременно припоминая рассеянных владельцев машин, Шон чувствовал тупую боль в глазницах, словно улица, залитая солнцем, чьи лучи отражались от кузовов и капотов, давила на него — словно и сама улица, и дома на ней, и вся Стрелка, и все надежды, которые она возлагала на него, разом превратились в невыносимую тяжесть. Он не из тех мальчиков, что крадут автомобили. Он собирался в колледж, чтобы в один прекрасный день стать больше и главнее простого мастера или грузчика. Таковы были его планы, и Шон верил, что при известном терпении, а также осторожности планы эти осуществятся. Это как в кино, когда картина скучная или муторная, но ты не уходишь, а ждешь конца, потому что в конце все может проясниться или будет что-нибудь неожиданное, и ты не пожалеешь, что выдержал всю эту тягомотину.
Он хотел было поделиться этим соображением с Джимми, но тот уже шел по улице, заглядывая в окошки припаркованных автомобилей. Дейв поспевал за ним.
— Такая подойдет?
Джимми прикоснулся ладонью к «бель-эру» мистера Карлтона, и голос его, громкий и отчетливый, тут же был подхвачен свежим ветерком.
— Слушай, Джимми. — Шон приблизился к нему. — Может, в другой раз, а?
Лицо Джимми тут же стало скучным и злым.
— Ты чего это? Мы сейчас покатаемся. Повеселимся! Это ж обалденно здорово, ведь так?
— Обалденно здорово, — повторил Дейв.
— Да мы до приборной доски еле дотянемся.
— А телефонные книги на что? — Освещенное солнцем лицо Джимми сморщилось в улыбке. — Телефонными книгами мы у тебя в доме разживемся!
— Телефонные книги, — повторил Дейв. — Ага.
Но Шон выставил вперед руки:
— Нет. И хватит.
У Джимми сползла с лица улыбка. Он поглядел на руки Шона так, словно рад был бы отрезать их ему по самые локти.
— Ну почему ты не хочешь повеселиться, а?
Он потянул за ручку «бель-эра», но дверца была заперта. У Джимми задергались щеки и задрожала нижняя губа, он глядел на Шона с таким тоскливым, затравленным выражением, что тому стало жаль его.
Дейв переводил взгляд с Джимми на Шона. Он неловко взмахнул рукой и стукнул Шона в плечо:
— Да! Что это ты не разрешаешь нам повеселиться?
Шон не верил своим глазам. Дейв его ударил! Дейв!
Он пихнул Дейва в грудь, и тот полетел на землю.
Джимми ударил Шона.
— Что это ты, обалдел?
— Он меня ударил, — сказал Шон.
— Врешь, — сказал Джимми.
Шон удивленно вытаращил глаза, и Джимми передразнил его.
— Он меня ударил!
— "Он меня ударил", — пропищал Джимми девчачьим голосом и опять толкнул Шона. — Он мой друг, черт тебя дери!
— И я твой друг! — сказал Шон.
— "И я твой друг!" — передразнил Джимми. — И я! И я! И я!
Дейв Бойл был уже на ногах и хохотал.
— Прекрати, — сказал Шон.
— "Прекрати! Прекрати! Прекрати!" — Джимми опять толкнул Шона, больно надавив кончиками пальцев ему на ребра. — Ну, вдарь мне! Вдарь, хочешь?
— Хочешь вдарить ему? — На этот раз Шона толкнул Дейв.
Шон даже не понял, как все это произошло. Он не помнил, что так взбесило Джимми и отчего вдруг Дейв первым ударил его. Еще секунду назад они стояли возле машины, и вот уже они на середине улицы, и Джимми бьет его, и лицо у него напряженно-злобное, а черные глазки сузились; и Дейв тоже готов влезть в драку.
— Давай, давай, вдарь!
— Не хочу я...
Новый удар в грудь.
— Давай, маменькина дочка!
— Джимми, разве нельзя просто...
— Нельзя. Ты что, девчонка-недотрога, да?
Он собрался ударить его еще раз, но передумал, и на лице его опять мелькнуло тоскливое, затравленное и усталое, как уже заметил Шон, выражение, а глаза его, глядевшие мимо Шона, были обращены на что-то, появившееся на улице.
Это был коричневый автомобиль, длинный, с широким кузовом, похожий на те, в которых разъезжают полицейские, — «плимут» или наподобие «плимута»; бампер его очутился возле самых их ног, и двое полицейских из-за стекла уставились на них; лица полицейских были размытыми, потому что в стекле проплывали отражения деревьев.
И Шона охватило внезапное ощущение какого-то перелома, рубежа, уничтожившего безмятежность этого утра.
Тот, что был за рулем, вылез. Типичный полицейский: коротко стриженный блондин, краснолицый, в белой рубашке и черно-золотистом нейлоновом галстуке, над ременной пряжкой — внушительная выпуклость живота. Второй полицейский казался больным: он был худой, вялый и из машины не вылез — продолжал сидеть на месте, прижав руку к сальным черным волосам и поглядывая через зеркальце бокового вида на трех мальчишек, стоявших возле дверцы водителя.
Толстомясый нацелил на них палец, потом согнул его, делая ребятам знак подойти поближе и повторяя этот жест, пока они не очутились возле него.
— Можно мне вам вопросик один задать, а? — Он наклонился, перегнувшись во внушительной своей талии. — Вы что, ребята, думаете, что драться посреди улицы — это хорошо?
Шон заметил золотой жетон, прицепленный к ремню у толстого правого бока.
— Не слышу ответа! — Полицейский приложил руку к уху.
— Нет, сэр.
— Нет, сэр.
— Нет, сэр.
— Значит, вы хулиганы. Вот вы кто такие! — Он ткнул своим толстым пальцем в сторону человека в машине. — Мне и моему напарнику порядком надоело здешнее хулиганье, от которого приличным людям в Ист-Бакинхеме житья нет и на улице страшно показаться. Ясно?
Шон и Джимми молчали.
— Простите, — сказал Дейв Бойл. Вид у него был такой, словно он сейчас расплачется.
— Вы здешние? — спросил рослый полицейский. Глаза его шарили по левой стороне улицы так, словно он знал здесь всех и каждого и соври они, он их тут же заберет в отделение.
— Угу, — сказал Джимми и оглянулся на дом Шона.
— Да, сэр, — сказал Шон.
Дейв ничего не ответил.
Полицейский перевел взгляд на него:
— А? Ты что-то сказал, парень?
— Что? — Дейв покосился на Джимми.
— Ты на него не гляди. Ты на меня гляди! — Дыхание толстомясого с шумом вырывалось из его ноздрей. — Ты здешний, парень?
— А? Нет.
Полицейский наклонился к Дейву:
— А где ты живешь, сынок?
— Рестер-стрит. — Он все еще не сводил глаз с Джимми.
— Отребье с Плешки пробралось на Стрелку, да? — Вишнево-алые губы полицейского вытянулись в трубочку, словно он сосал леденец. — И наверно, не для добрых дел.
— Сэр?
— Твоя мать дома?
— Да, сэр. — По щеке Дейва скатилась слеза, и Шон с Джимми отвели взгляд.
— Надо будет с ней побеседовать. Рассказать, что задумал ее хулиганистый сынок!
— Я... да я ничего... — забормотал Дейв.
— А ну залезай! — Полицейский распахнул заднюю дверцу, и Шон ощутил явственный и крепкий запах яблок, октябрьский запах.
Дейв поглядел на Джимми.
— Лезь давай! — рявкнул полицейский. — Ты что, хочешь в наручниках оказаться?
— Я...
— Что? — Казалось, полицейский был просто в ярости. Он хлопнул по распахнутой дверце. — Лезь, черт тебя дери!
Громко плача, Дейв влез на заднее сиденье.
Полицейский уставил толстый, как обрубок, палец на Джимми и Шона.
— А вы ступайте и расскажите вашим матерям, как вы себя вели. И чтобы больше драк на моих улицах не было!
Джимми и Шон посторонились, а полицейский впрыгнул в машину, и та тронулась.
Они глядели, как, доехав до угла, она повернула направо. Лицо Дейва, постепенно растворявшееся в темноте автомобиля, было все время обращено к ним. И тут же улица опустела, онемела, словно оглушенная стуком захлопнувшейся дверцы. Джимми и Шон стояли на месте, где только что был автомобиль, глядели себе под ноги и по сторонам, только не друг на друга.