Он стоял в шагах десяти от меня.
Место там было совершенно открытое, и на фоне свежевыпавшего снега он как призрак весь искрился под лунным светом. И едва я успел что-либо сообразить, как наши глаза встретились.
Это был лисовин.
Нигде и никогда прежде я и не встречал таких.
Крупный огненно-рыжий самец с широкой белой грудью был ростом с хорошую лайку.
Он сидел прямо передо мной, оперевшись на передние лапы в черных носочках – будто изготовился к прыжку.
Я не помнил ни одного случая, чтобы лис, даже зараженный бешенством, бросался на человека, но сейчас же мои руки инстинктивно дернулись к ружью. Вернее, это только мышцы конвульсивно дернулись. Дернулись и тут же напряглись в тщетных муках – мои руки будто приросли к коленям.
Лисовин лишил меня воли и обезоружил с такой легкостью, что в тот момент я со всей ясностью осознал то, что чувствует дичь, за секунду до неминуемого выстрела.
А мой мозг меж тем, с присущей ему холодностью констатировал, что мое аховое положение из опасного переросло в критическое.
Мне казалось даже, что атмосферу мгновенно заменил озон, как это бывает в случае с рядом ударившей молнией.
Не в силах что-то противопоставить зверю, я попытался предотвратить его бросок и изо всех сил качнулся со стулом в сторону. Но тело вновь отказалось повиноваться мне.
А лис все также сидел передо мной.
Он был спокоен и неподвижен, как мумия. Его нисколько не волновало ружье в моих руках, как и моя решимость немедленно пустить его в дело, появись такая возможность. Он вперился в меня полными огня глазами и неописуемо было то, что я испытывал.
И еще я знал, я чуял это собственной кожей, что он запросто читал меня. Я был гол перед ним. Все мои мысли в голове и чувства на сердце был открыты.
Так вероятно мы чувствовали себя во младенчестве перед своими матерями, еще неосознанно внимая их божественной доброте.
Во мне стало что-то происходить.
Какие-то мысли, неведомые прежде, стали одолевать мое сознание.
Они проносились вереницей. Смущая мое естество своей противоречивой сутью, они со звоном лопались где-то на излете, ввергая душу в еще большее смятение. А когда последняя из них, описав стремительный круг в моем распаленном сознании, полыхнула яркой вспышкой и исчезла, я вдруг почувствовал, что… уже никогда не смогу поднять ружье на этого зверя. И в самом деле, ведь не для прокорма, а из-за сомнительной страсти к красивому меху я преследовал его собратьев! Преследовал и истреблял самым нещадным образом.
Эмоции зароилась в моей подкорке, на сердце стало так тепло и легко, что я воспрял и… распрямился. И тиолько тут я ощутил, что чресла мои получили полную свободу! Исчезли вон томление из груди и непонятная тяжесть в ногах.
Сердце истошно забарабанило. Оно сходило с ума от неподдельной радости и норовило выскочить, вероятно для того, чтобы продолжить свои безумные пляски на искрящемся снегу.
Но самое главное – руки вновь были послушны мне, привычно обхватив оружие. Я с неповторимым чувством осязал его изящные боевые изгибы, как и его готовность мгновенно поразить выбранную мною цель.
Усмиряя не на шутку разгулявшееся сердце, я глубоко вздохнул полной грудья и решительно поднял глаза.
Лис ни на йоту не изменил своей позы. Он смотрел на меня, не мигая.
Я сощурился, вскинул ружье и на медленном выдохе вывел мушку в прорезь прицельной планки.
Палец мягко нажал на спусковой крючок и яркая вспышка озарила все окрест.
Но это был не выстрел! – ружье будто окаменело в моих руках.
Ничего не понимая, я безуспешно давил на крючок. Но это походило на то, как если бы я пытался тем же пальцем преодолеть каменную твердь Александрийского столпа.
Что-то еще раз полыхнуло в сзнаниии, и в голове вновь замельтешили сполохи обрывочных мыслей.
Ноги стали наливаться знакомой уже тяжестью.
Я в ужасе стал осознавать, что теряю контороль над телом.
Идиот!!!
Ну уж нет!
Что есть сил я отбросил ружье в сторону.
В тот же миг жуткая боль в локте скрючила меня.
Боль была так ужасна, будто в голове петарда взорвалась!
Но руки были все еще подвластны мне.
Я скинул варежку, прижал локоть к телу и долго массировал его, пытаясь унять разлившуюся по руке боль.
Когда немножко отпустило, мысль о лисовине снова овладела мною.
С немалой тревогой я поднял глаза.
Передо мною никого не было.
Я судорожно сглотнул и еще раз огляделся.
Вокруг не было ни души.