— Камень нужен Маунтмейну, чтобы помочь Гитлеру?
— И себе. Его род верит в судьбу. Он возглавляет некую организацию, именуемую Орденом Овна. Есть предсказание, что Овен будет повелевать последними днями мира. Знаете, кто такой Нострадамус?
— Предсказатель будущего?
— Вот именно. В своих смутных катренах Нострадамус на удивление конкретно говорит про Монт — Майнов. Неожиданно выяснилось, что к ним относится выражение, пугающе созвучное с "тысячелетним рейхом".
— Тело у Эррола Флинна, — сказал я.
Она была молчалива и задумчива.
— Он единственный, кто остался в игре. Маунтмейн, должно быть, не принял его всерьез, этого пьяного героя. Тот забрал тело и сбежал. Тогда Маунтмейн, должно быть, пересмотрел свое первое впечатление и предположил, что Флинн действовал по заранее обдуманному плану, а не наудачу. Он начал выискать его союзников, и это должно было привести к тому, кто суетится по этому поводу, — ко мне.
— Он очень нравился мне в "Приключениях Робин Гуда", — сказала она. — "Не Нормандию ненавижу я, а несправедливость!"
— Но где Флинн? Какая досада, что ваш пророк не сказал, где нам его найти.
— Мишель Нострадамус не всегда бывал точен. Порой он не понимал, что увидел. Порой добавлял всякую чепуху. Он описал этот катаклизм, но его указание абсурдно. Он говорит, что камень отыщется в Белом доме. У Эдвина есть кто-то в Вашингтоне. А Финлей сейчас в самолете, летит наперегонки с солнцем. На случай, если на рассвете камень вдруг перенесется через всю страну.
— На рассвете?
— Два часа спустя. В этом катрен вполне точен. Даже учитывая изменения в календаре с тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года.
Я покачал головой:
— Белые дома есть и в Калифорнии.
— Честно говоря, это может означать все, что угодно. Нострадамус использовал выражение "Мэзои Бланш".
Я остановил машину. Мы находились возле киностудии "Уорнер бразерс". Дом родной для Лорре. И для Эррола Флинна. Предутренний свет уже превратил водонапорную башню в боевую машину марсиан.
Я рассмеялся.
Вот так это и бывает. Когда ты видишь, а больше — никто. Именно такие минуты и делают детектива.
— Это здесь, — сказал я.
— Откуда вы знаете?
— "Варьете". Отраслевое издание. Моя работа большей частью связана со студиями. Я в курсе дел в кинопроизводстве. В данный момент Питер Лорре снимается в фильме на "Уорнерз". С Хэмфри Богартом и Ингрид Бергман.
Женевьева была изрядно озадачена. Лицо ее снова сделалось лицом инженю.
Я не понимаю…
— Женевьева, фильм называется "Касабланка". Каса бланка. Мэзон бланш. Белый дом.
Она уставилась на студию, на павильоны звукозаписи.
— Не Белый дом в Вашингтоне и не город в Северной Африке. Здесь, "Касабланка", Голливуд.
Я въехал на территорию студии.
Там были лишь ночные сторожа да немногочисленные рано прибывшие или слишком задержавшиеся техники. Я спросил охранника в форме, не видел ли он Флинна. Тот не хотел отвечать.
— Я так понимаю, что у него запой, — сказал я.
Наконец охранник кивнул в сторону павильона.
— Должно быть, он сейчас отсыпается, — сказал охранник. — Он славный парень, и мы не против покрывать его. Все эти россказни, что вы о нем слышали, ничего не значат.
Я поблагодарил его.
Я не смог сдержать легкого ликования, сообщая Женевьеве, что был прав.
Мы поспешно прошли к павильону и обнаружили незапертую дверь.
Мы, как Алиса, оказались в Стране Чудес. Половина павильона была превращена в ночной клуб, с потолочными вентиляторами, видавшим виды фортепьяно, двадцатью пятью ярдами стойки, задней комнатой, набитой оборудованием для азартных игр и рядами бутылок с холодным чаем. Повсюду были раскиданы стаканы, и пистолеты, и шляпы, в точности на тех местах, где они должны быть к началу съемки. Черные камеры, будто огромные голенастые насекомые, замерли там, где клубные ковры сменял голый бетон. С потолочных балок свисали погашенные прожектора.
Посреди съемочной площадки развалились рядом с бутылкой два человека.
Флинн был настолько пьян и перепуган, что хлебал холодный чай, как лучший бурбон. Бэрримор был мертв, но он двигался. Рубин, сверкающий в груди мертвеца, освещал в остальном темный павильон.
Флинн поднял стакан, обращаясь к своему кумиру.
— Для чего все это, Джек? — спросил он. — Все эти неприятности, этот ночной кошмар, эти фантазии, этот ужас? Неужели все это ради развлечения, ради забавы? Ради того, чтобы тебя взял и выкинул прочь какой-нибудь пренебрежительно фыркающий сопляк, потерявший к тебе интерес?