В дверь постучали. Я хотела ответить, но в горле снова запершило. Конечно, не могла же я вылечиться так быстро. Вика ответа не дождалась и приоткрыла дверь. В проеме появилось ее лицо:
— У него салфетка кровью пропиталась.
— Но она же остановилась, — тупо ответила я.
Вика пожала плечами и ушла. Я вышла следом за ней, подошла к Вадиму. Он держал на весу руку. По салфетке расплывалось красное пятно.
— Жди, — сказала я и пошла за новой салфеткой.
От таких порезов не умирают.
Я замотала головой. Теперь я просто ненавидела Эда. Зачем он заставил меня думать о плохом, если плохого и так было достаточно вокруг меня. Зачем заставил выискивать дурные предзнаменования, если я и так знала, что скоро что-то плохое случится. Я с силой выдернула салфетку из упаковки так, что клапан оторвался. Я попыталась пристроить его на место и разгладить. Нужно было уезжать из этого сумасшедшего места. Нужно, но невозможно.
Я размотала салфетку на пальце Вадима и надавила на рану. Кровь остановилась. Новую повязку я завязала не так туго и сказала ему не шевелить рукой.
— Мы пойдем к Эду? — спросила Вика.
Я на секунду замерла.
— Почему ты спрашиваешь?
Она пожала плечами.
— А чем еще заниматься?
— Ты можешь порисовать, — сказала я. — Дел много, вообще-то. Можно устроить уборку, если тебе так скучно.
— Нет! — вскрикнула Вика. Она сбегала в комнату и вернулась с альбомом и карандашами. Вика начала агрессивно выводить линии на бумаге. Я улыбнулась, сделала чай и присела за стол.
Через пару минут я поймала себя на мысли, что непрерывно смотрела на соседний дом. Смотрел ли ОН на нас? Мне не было видно, но я встала и задвинула одну штору. В комнате стало заметно темнее. Но теперь открывать окно обратно было глупо, поэтому я подошла к шкафу и включила свет. Боковым зрением я заметила, что Вика и правда рисовала очень резко. А еще я увидела, что использовала она только черный и желтый цвета. Я заглянула в альбом и ахнула.
— Что это?
Вика сделала еще несколько штрихов и лишь затем подняла голову.
— Рисунок.
— Я понимаю, но что это за...
На картине было окно, темнота за ним и два горящих огонька.
— Это тот человек.
— Зачем ты это рисуешь?
— Здесь больше нет ничего интересного.
— Деревья! Очень много деревьев. Птицы. Небо. Чертова природа! Но ты решила порисовать ночную страшилку?
Я пожалела, что использовала это слово.
— Твой брат, — махнула я на Вадима. — Думаешь, ему приятно это вспоминать?
Вадим читал и не обращал на перепалку никакого внимания. Вика глянула на него, а потом выразительно посмотрела на меня, как бы говоря, что ему было все равно.
— Нарисуй что-нибудь повеселее. Поменьше черного.
Вика вырвала листок, скомкала его и бросила на пол вместе с черным карандашом. Она начала так же агрессивно рисовать теперь уже зеленым цветом.
А я заплакала. И снова пошла в ванную. Умылась и уставилась в зеркало. Я выглядела хуже, чем когда-либо. Хотя у меня было много плохих моментов, но я чувствовала, что и правда начинала сходить с ума. Родители сейчас бы ликовали: «Мы были правы». Но я не могла доставить им такой радости, поэтому решила взять себя в руки. Я решила изменить подход. Больше я не буду бегать к окну каждый раз, когда эти злые люди захотят поиздеваться. Я буду спать всю ночь крепко. Тогда им станет не над кем смеяться, они отстанут, а мы сможем пожить здесь еще хотя бы пару недель. Нужно лишь спать крепко, как ребенок. Придется выпить таблетки.