И наши все с ними высыпали. В тот день сразу почти на всех фабриках дело стало. Сначала к управе двинули, а оттуда с песнями, с красными флагами, за город, на Талку, подались. У лесной опушки на берегу раздолье люду. О чем твоя душа желает, о том и говори, какая песня ближе к сердцу — ту и пой.
Скрипит зубами Федька: колорист да управляющий только и остались на всей фабрике. Непромытый вареный товар в котлах преет, в красильной мокрые роли так лежат. Колорист и управляющий погоревали с хозяином. А чем они могут помочь? Домой пошли. Остался Федька один.
Ходит по фабрике, добро свое стережет. Заглянул в красковарню, а там, показалось ему, вроде кто-то из-за чана выглянул и пропал. Что-то стукнуло. И опять тихо. Ткань на вешале зашевелилась. Сумеречно. Страх обуял Федьку, и пустился он наутек. Запнулся о порог, челноком во двор вылетел. Пудовый замок на ворота повесил, сам — домой. Хочет вместо себя прислать кучера Харлампия за фабрикой поглядеть.
Ан и Харлампия как не бывало — вместе со всеми за город ушел. Он к кухарке — и ее нет. И жена тут опять, как на грех, в гости в Москву уехала. Ни щей сварить, ни чаю вскипятить некому. Пожевал всухомятку, что под руку попалось, бродит по пустому дому сгорбившись, словно его кулем пряжи пришибло, и что-то себе под нос бормочет. Не любо ему, и страх берет: народ-то как переменился!
Харлампий с Машей запоздно домой воротились. Фабрикант к ним с угрозой:
— Кто хозяин, вы или я?
— Смотря где? Здесь пока что вы хозяин полный, — спокойненько Харлампий отвечает.
— Кто вам дозволил из дому отлучаться?
— Как люди, так и мы, — отвечает Маша.
Как он их ни костил, а на другой день они опять подались на Талку. Да недели четыре так-то по целым дням пропадали.
Без народу и дома и на фабрике дело замерло. Рысака в пролетку и то заложить некому. Как-то утром выбегает захребетник к калитке, а кучер Харлампий с узелком в руке отправляется на сходку за город.
— Ты куда?
— Всё туда же.
— Пропусти хоть денек, меня к купцу Телкину свозишь!
— А уж это как наши власти скажут, у них спрашивайте, — отвечает Харлампий.
— Что еще там за власти объявились? Где они?
— На лугу, на зеленом берегу.
И пошел Харлампий на Талку.
Гарелин на фабрику пешком затопал, а навстречу из оврага по тропке Данилыч подымается.
— Ты куда это?
— Куда и все люди.
Фабрикант просит:
— Пропусти денек, приходи с артелью, товар у меня пропадает в котлах.
— Не меня проси, к Совету нашему обратись. Что Советом повелено, то мной будет сделано. А без воли Совета нет моего тебе ответа.
— Я хозяин, я власть! Захочу — живком всех забастовщиков проглочу!..
Данилыч только усмехнулся, рукой махнул и пошел, куда ему нужно.
Дулся, дулся Федька, а простой по карману бьет, прибытки из рук уходят. Решился, сам на Талку подался. Хоть не хотелось своим же рабочим кланяться, да делать больше нечего.
Прямо-то по луговине не пошел, а зашел от лесу, встал за кустом и смотрит. На лугу за городом народу видимо-невидимо. Красные флаги запретные полощутся. Пестрым-пестро. Ровно куртины цветов по лугу разбросаны. Народ — кучами вокруг вожаков. Тут оратор на ящике стоит — речь держит. Там большим табором на траве расселись, о чем-то спорят. Поодаль кто-то гармошку через колено гнет, молодец в красной рубахе запевает, другие дружно подхватывают:
Про жандарма проклятого как помянули, так еще хлеще, еще жарче загромыхала песня припевкой своей:
Голос у запевалы не так тонок, зато звонок, знай выводит:
Всех больше эту песню фабричные любили. Стар и мал ее знали от начала до конца. Как услышал Гарелин про динамит, в озноб его кинуло. Вот так песня-песенка! Вышел он из-за куста, спросил: