Стрела полеживает, слушает да на ус мотает: «Ничего себе девушка, с понятием, с фантазией, молодая, а зубастенькая».
— Так как же, Тася, быть-то? Я вот тоже, как вы, мечтатель, тоже в детстве от пастухов и охотников красивых сказок наслушался, думал, что есть местечко, где живется привольно, вольготно, весело на Руси человеку. А пошел искать по селам и городам царской империи — оказывается, нет его, такого-то привольного уголка, в нашем николаевском, кровью залитом царстве. Знать, уж так и будем маяться по гроб? Или как? — спросил Арсений.
Тася вздохнула и не сразу ответила.
— Ой, как я не люблю людей, особенно молодых, покорных судьбе! Человек должен искать свое счастье. Счастье само не приходит, надо пострадать, потрудиться, тогда, может быть, чего-нибудь добьешься!
— Я тоже так думаю, — согласился Арсений и сел рядом с Тасей на скамью.
— Счастье — не солнце, не всем поровну. Каждому своя доля. — У Таси, очевидно, был свой взгляд на распределение счастья между людьми на земле.
— О какой же доле вы мечтаете?
— Моя мечта с детства — стать сельской учительницей!
— А там?
— Поехать работать.
— Куда?
— На Север, подальше от всей этой городской грязи, от городских людей.
— Вы не любите город?
— Такой, каков он есть сейчас, не люблю, — откровенно созналась Тася.
— Какой же вы любите город?
— Какой у Чернышевского. Вы, конечно, читали…
Арсений после короткой паузы продолжал:
— Да, читал… Значит, вы скоро станете учительницей, уедете, например, на Север, будете счастливы, а о других несчастных забудете? Так я вас понял? Счастья только для себя?
— Зачем! Что вы! Я затем и поеду, чтобы жить светлой, разумной жизнью и других учить этому. В работе я вижу свое счастье.
Еще долго журчал звонкий голос Таси. Долго они беседовали. Наконец сказал Арсений:
— Тасенька, желание ваше чистое, благородное, но, может быть, вам приходилось слышать: лет тридцать тому назад то тут, то там на бескрайних просторах России во мраке царизма вспыхивали яркие огоньки. Революционная молодежь, подобно вам, так же вот бежала из университетов в далекие деревни, в глухие села, чтобы сеять там семена знания, культуры, просвещения, помаленьку строить светлую, разумную жизнь. Но скоро эти благородные мечтатели и обреченные фантазеры разочаровались в своей затее. Лучшие из них были выловлены и погибли в ссылках, острогах, заживо погребены в подземельях, на каторжных работах. Часть же — никчемных, малодушных, «рыцарей на час» — растворилась среди сельских прасолов, богатеев, кулаков, переменила личину и стала вместе с другими мучителями, тунеядцами сосать кровь из народа. Были такие люди, народовольцы. Лучшие из них погибли недаром.
У Таси круглели глаза от удивления. Она, очевидно, не ожидала, что молодой квартирант, с виду рабочий, в синей ластиковой рубашке, в смазных сапогах, так хорошо знает жизнь.
— А так жить нельзя, без большой радости, без настоящей любви к делу, к людям… Если так всю жизнь без радости прозябать, то лучше не жить, — печально заключила Тася; тоска слышалась в этих словах.
— Вся радость жизни — в борьбе, — подсказал Арсений.
— Лишь когда книжку возьмешь, только и забудешься на время.
— Что же вы читаете?
— Чернышевского… Некрасова… — Тася сразу стала говорить сдержанно и осторожно.
— Где берете книги?
— У одной подружки.
— А в библиотеке?
— Там только про «Еруслана Лазаревича» да про «Прекрасную кабардинку, умирающую на гробе своего мужа». А серьезного ничего нет.
Арсению ее ответ очень понравился.
— Правильно, Тася, царь держит народ в невежестве, в темноте, науку-знание прячет от народа под пудовым железным замком. Но надо сломать этот замок.
Тася, конечно, пока не знала, с кем говорит, и многое, что было ясно для Арсения, для нее казалось лишь смелой, но несбыточной мечтой.
— Не хватит сил… дорогой.
— Да ведь народные силы, как трава после дождичка, незаметно растут.
Тасе хотелось хоть кому-нибудь высказать наболевшую печаль до дна.
— Сколько горя-то приняла, всё из-за книг. Отец ругает меня. Но все равно не брошу, все равно буду учиться, выйду в учительницы. Сдам экзамен!
— Где будете держать экзамен? — заинтересовался Арсений.