— Ну, мне пора, моя дорогая, я и так отняла у тебя слишком много времени. Надеюсь, ты позволишь зайти к тебе, когда я в следующий раз буду во дворце.
— Ты же знаешь, мне всегда приятно видеть тебя. До свидания.
Марта быстрыми шагами пошла в сад и направилась к сарайчику, заросшему диким виноградом. Через щель в стене довольно хорошо были слышны слова.
— Ах ты падаль! — в бешенстве говорил Август. — Ты же должен был приходить только по моему вызову!
— Это ваш брат, ваша милость, господин барон меня позвал. Я, ваша милость, ничего не сказал. Я только, по правде говоря, выпил немного, понимаете, письмо я получил, сын экзамен сдал, вот я и похвалился перед друзьями, что он у меня в Берлине… Ну и господин барон меня вызвал, сам вызвал. Но он совершенно не был сердит на вас… Даже дал деньги на билет, чтобы сын приехал на каникулы. А о том деле я, правда, ничего не сказал…
— Это все?
— Да, ваша милость.
Марта, поняв, что Август сейчас выйдет, быстро прошла в глубь сада и через двор вышла на улицу, где ее ждал извозчик. Села в коляску, но велела кучеру подождать. Спустя минуту человек в сером выцветшем костюме вышел из ворот и быстрым шагом направился в сторону города. Марта велела извозчику медленно ехать за ним. За углом она остановила коляску, вышла и направилась за неизвестным мужчиной. Он остановился перед чайханой. Низкий дощатый помост был устлан ковром, сидя на котором иранцы пили чай. Работник тоже сел на ковер, подогнув ноги по-турецки. Напротив чайханы находился ларек с женской одеждой. Марта рассматривала вывешенную там материю, незаметно наблюдая за рабочим. Он заказал чай, вынул из кармана письмо и развернул его. Вертя листок бумаги в руках, он всматривался в ряды букв, которые не мог прочитать. Рабочий был неграмотен. Кто-то из пивших чай предложил:
— Хочешь, я тебе помогу? Это, наверное, письмо из армии?
— Не из армии, а из самого Берлина. Мой сын там учится.
— В Берлине?
— Инженером будет, — с гордостью сказал рабочий и протянул письмо незнакомцу.
Тот начал читать:
— «Любимый отец, я уже год как учусь в Пол… пол… пол…»
— В Политехническом. Я знаю это слово наизусть.
— Ты же говорил, что в Берлине.
— Да, в Берлине, но он там учится.
— А что это такое?
— Вы что, не знаете, что такое Политехнический институт? Ну, это нефтяная техника.
— Но он там научится немецкой технике и у нас не найдет работы.
— Как это не найдет?
— У нас же английская техника, «Бритиш ойл Компани».
— Так что же с ним будет?
— Ничего не будет. Англичане не признают немецкой техники, и наоборот.
— Это же невозможно, — сказал встревоженный рабочий.
— Еще до того, как шах стал шахом, я уже был чиновником и кое-что понимаю в политике.
— Может, вы будете так любезны и напишете моему сыну, чтобы он это дело переменил и стал учиться на врача?
— Я зайду сюда вечером. Вы тоже приходите, — сказал мужчина, встал, заплатил по счету и вышел из чайханы.
Рабочий в сером костюме еще некоторое время держал письмо в руках, размышляя над словами незнакомца. В конце концов он старательно сложил письмо, сунул его в карман и вышел. Марта незаметно следовала за ним до маленького домика на окраине Шираза. Когда он вошел в дом, она быстро начертила план, стараясь хорошо запомнить это место.
В тот же вечер, надев скромное, не бросающееся, в глаза платье, Марта направилась к мавзолею величайшего, персидского поэта и философа четырнадцатого века Хафиза. Он был очень почитаем в народе, а его идеи глубоко проникли в сознание иранцев.
По четвергам, вечером, то есть накануне праздника, люди собирались у мавзолея, пили вино и пели стихи поэта. Это пение было похоже на декламацию, исполняемую под аккомпанемент инструмента, называемого тар. Над могилой поэта был возведен мавзолей в виде купола, опирающегося на четыре колонны, и гробница удивительно напоминала часовню. К ней вели аккуратно уложенные ступеньки. Вокруг росли кипарисы и усыпанные цветами розовые кусты. Неподалеку от мавзолея, в сторонке, стоял Вильям и с интересом наблюдал за почитателями Хафиза, Именно здесь он договорился встретиться с Мартой. Она подошла и, положив Вильяму руку на плечо, сказала:
— Вижу, это зрелище тебе еще не надоело. Ты приходишь сюда каждый четверг?
— Ты же знаешь, что я сам отношусь к софистам. Любовь для них — источник жизни. В их понятии «я» состоит из «я» и «ты». Это означает, что человек — одновременно и любящий, и любимый. Можно ли отыскать более человечное понимание любви? Посмотри, как это прекрасно. Они делятся вином — символом любви — с Хафизом, — произнес он.