— Альберт… Меня зовут Альберт Шульц, — буркнул Генрих.
— Прошу, прошу вас, сейчас я подам ужин! — радостно воскликнула женщина.
Двор был похож на круглую террасу, заросшую, как в староперсидских садах, длинными виноградными лозами, которые образовывали свод. Сквозь листья было видно темно-синее после захода солнца небо. В центре террасы находился небольшой бассейн, наполненный мутной зеленоватой водой, вокруг которого стояли горшки с пеларгониями. В стену были вделаны ведущие прямо в комнаты двери, перед каждой дверью — маленькие кирпичные ступеньки.
Хозяйка ввела гостей внутрь. На полу лежал цветной ковер, а у одной из стен два толстых валика. Это была постель, которая, как и в каждом иранском доме, днем служила удобной опорой сидевшим на ковре гостям, а ночью, развернутая, становилась удобной кроватью. Женщина разложила на полу цветные подушки, которые заменяли стулья. Водитель протянул хозяйке две бутылки вина.
— А может быть, господа выпьют арака? — спросила она.
— Это наша водка из изюма, — пояснил водитель и вопросительно посмотрел на Генриха. Тот кивнул.
— Ладно, — сказал он по-персидски.
— Он действительно говорит по-нашему. А вы знаете такую песню? — спросила хозяйка и запела, кокетливо покачивая головой:
Пораженный, Генрих слушал какое-то время, потом ответил с ноткой недовольства:
— Да, я где-то это слышал.
— Он все знает, — с удовольствием заключила женщина. Она громко засмеялась и, напевая эту мелодию, вышла из комнаты на террасу.
— Что это за песня? Ее везде здесь поют, — спросил Генрих водителя.
— Ну, может быть, и не везде, но я думал, что вы ее знаете. У нас сейчас простые люди говорят, что Гитлер происходит из Кермана. Керман — Герман. Вроде бы одно и то же. Так же как Хейдар — Гитлер. Говорят даже, что он мусульманин, и к тому же шиит из рода Али.
Генрих обратил внимание на большой портрет Али, висевший на свежепобеленной стене. На нем был изображен огромный, толстый мужчина, сидевший по-турецки. Он был одет, как мулла, в длинный халат. Величественное лицо окаймляла густая борода. Над головой Али было изображено сияние. Обеими руками он придерживал на коленях обоюдоострый меч. Под портретом, в небольшой нише, стоял самовар, а на нем — фарфоровый чайник. Перед самоваром на подносе — медная мисочка и несколько других предметов. Рядом — зеркало, Коран и хрустальный круглый аквариум с золотыми рыбками.
— Это называется хафт-син, старый персидский обычай, — сказал водитель. — Он символизирует Навруз — праздник Нового года.
Генрих кивнул и задумался: где сейчас Ширин празднует Навруз?
Вернулась хозяйка и расстелила на полу большую белую скатерть. Поскольку праздничные дни еще продолжались, кроме керосиновой лампы она поставила на скатерть два ряда укрепленных на подставках свечей. Подала горячую яичницу и сангак — очень тонкий длинный вкусный хлеб. Рядом поставила несколько мисочек с айраном, тарелки с зеленью и халву — поджаренную на жире темно-желтого цвета муку с сахаром, рассыпанную тонким слоем на тарелочках.
Хозяйка позвала трех девушек. У одной кожа была совсем темная, у другой — посветлее, а у третьей совсем светлая. Все три были сильно накрашены. На лицах девушек переливались блики от пламени свечей, длинные черные волосы были распущены. Большими темными глазами они с интересом поглядывали на необычного гостя, красота которого, голубые глаза и светлые волосы контрастировали со всем окружающим.
Генрих сидел неподвижно, погрузившись в свои мысли. Мелкими глотками он пил вино. Женщины всячески пытались расшевелить его, заговаривали с ним — им было интересно не то, что он скажет, а говорит ли этот иностранец по-персидски. На все вопросы Генрих отвечал короткими фразами. Нараставшая боль гудела в его голове. Он все подливал себе вина и подносил стакан к губам. Так он один выпил всю бутылку. Боль в голове вроде бы утихла, но его охватила необыкновенная сонливость. Хозяйка как могла старалась рассеять его грустное настроение.
— Может быть, немного музыки? Эту пластинку мы поставим специально для господина Альберта, — сказала хозяйка и включила патефон. Раздались звуки гитлеровского гимна: «Германия, Германия превыше всего…»
Хозяйка и девушки встали по стойке «смирно» и начали ритмично шагать на месте, размахивая в такт музыке руками. Врожденное чувство ритма придавало их движениям грацию. Генрих почувствовал, что у него раскалывается череп. Внезапно он вскочил, схватил патефон и изо всей силы бросил его на пол. От изумления все остолбенели. Генрих хотел закричать, но из его перехваченного спазмой горла послышался лишь слабый хрип: