Внезапно из-за шкафа вышел мужчина. У него была длинная борода, густые, до плеч волосы; он был очень худ, а сейчас к тому же испуган. Пораженная, Наргис отступила назад и хотела бежать, но голос неизвестного задержал ее:
— Наргис, ты не узнаешь меня? Это я, Генрих, сын Августа Витгенштейна.
— Как это?.. Ведь…
— Это я! Посмотри на меня!
— Да… Теперь узнаю глаза, те самые… — произнесла Наргис, постепенно приходя в себя.
— Сейчас день или ночь?
— Скоро полдень.
— Светит солнце?
— Да, светит… — ответила девушка, внимательно приглядываясь к Генриху.
— Где я нахожусь?
— В подвале, под домом. Ваш дядя когда-то строил тут для себя летнее помещение, но не успел закончить.
— Это правда, что Ширин здесь нет?
— Да, ваша милость, она уже давно уехала, еще до случая с господином бароном.
— До случая? Значит, она ушла не потому, что дядя Карл был парализован?
— Нет, ваша милость.
— Ты уверена?
— Да, ваша милость. Она не бросила бы своего мужа в таком состоянии.
— Да, ты права. А ты не знаешь, почему она уехала?
— Вы, наверное, лучше знаете почему.
— О господи! Она сдержала слово! Слушай! Она сказала тебе, где она? Ты наверняка знаешь, куда она направилась.
— Точно не знаю, но постараюсь ее найти.
— Боже мой! Ты просто чудо! Как получилось, что ты здесь оказалась?
— Совершенно случайно.
— Так значит, никто об этом не знает?
— Нет, ваша милость.
— Это очень важно. Никто не должен знать, что ты тут была, особенно мои родители. Почему ты так на меня смотришь? Может быть, от меня пахнет? Впрочем, здесь все пахнет падалью, — сказал Генрих и, взяв флакон одеколона, смочил себе лицо и руки. Потом обрызгал одеколоном пол.
— Нет, ваша милость, здесь ничем таким не пахнет, только я от самого входа почувствовала запах одеколона.
— Это хорошо. Хорошо. Но иногда я чувствую эту мерзкую вонь. Нет, не от того, — добавил он, глядя на стену с панорамой побоища. — Это только картина. Видишь те глаза? Они все время следят за мной, везде. Даже во сне я вижу их. Мне пришлось стрелять в них с близкого расстояния. А они ждали смерти, потому что не могли убежать. Это были раненые, дети, женщины, мужчины, старые и молодые. Да, я, немец, представитель самой чистой расы, имел право это сделать. Потому что они ведь не были людьми, они были только человекоподобными поляками. Ты знаешь, что такое война? Чтобы оправдать войну, выдумали идиотскую теорию расизма, лишь бы убивать, убивать, убивать! — говорил он страстно. — Убийство стало для них жизненной необходимостью и гордостью. Не смотри так на меня, я не сумасшедший.
— Я должна уже идти. В любую минуту могут вернуться господа.
— Кажется, здесь живет Ганс Бахман с женой?
— Да, ваша милость. Госпожа Маргит недавно привезла господина барона из больницы. Я приду к вам, как только что-то узнаю. Вам что-нибудь нужно?
— Нет, у меня все здесь есть. Моя мать приходит ко мне ежедневно, иногда через день, но я никогда не знаю, в какое время суток. Я думаю, поздно вечером или ночью. Тебе придется следить за ней и приходить сразу после ее визита. Тогда есть гарантия, что она появится по крайней мере через двадцать четыре часа.
— Хорошо.
— А ключ? У тебя есть ключ?
— Да, я его подобрала. Это мой собственный. А теперь до свидания.
Наргис уже хотела уходить, когда Генрих разразился резким сухим кашлем.
— Вам действительно ничего не нужно? Может быть, молока? Я помогу вам.
— Нет, нет. У меня все есть. Она мне все приносит.
Наргис старательно заперла дверь и вернулась во дворец. Проходя через салон, она взглянула на висевший на стене ковер с портретом Генриха, улыбнулась. «Ты увидишь свою Ширин, увидишь», — сказала она себе.
В ТЕНИ ГРОБНИЦЫ
Ганс Бахман вышел из коляски на огромной, окруженной высокими деревьями площади. Обменялся несколькими словами с извозчиком, велел ему ждать и пошел в сторону святилища. На нем была рубаха без воротника, какие носят в Иране, обычный костюм; похожая на тюбетейку круглая шапочка прикрывала только верх головы. В руках у него были четки из сандалового дерева. У здания его встретил плечистый мужчина с бритой головой — сторож святилища.
— Прошу за мной, — произнес он звучным низким голосом. Они перешли во двор поменьше, куда выходили двери из маленьких келий, принадлежащих муллам. Сторож ввел Ганса в келью, предназначенную для мусульманского духовенства. Там его ожидал среднего роста мужчина, стриженный ежиком, в одежде курда. Сторож вышел, оставив их одних.