— Заходи! Я думал, что ты уже не придешь, — сказал он. — Располагайся, садись. Ты видела Ширин?
— Будьте же терпеливы. Сначала мне нужно найти связного. Я уже позаботилась об этом.
— Какого связного?
— Но ведь кто-то же должен проводить вас к госпоже Ширин? Пустыня так велика, как вся ваша страна, только живет там немного людей.
— А когда появится этот связной?
— Они приходят время от времени, продают овчины. Наверняка кто-то появится.
— Может быть, это Хасан?
— Вы его знаете?
— Да, это знакомый Ширин.
— Я как раз его жду.
Наргис все время говорила тихо, беспокойно оглядываясь на дверь.
— Не бойся. Видишь, двери покрыты материалом, который не пропускает звук. Я иногда кричу во сне, и они испугались, что кто-нибудь меня услышит. Ведь они держат в тайне, что я жив.
— А вы знаете, в салоне висит ковер с вашим изображением. Его соткали на нашей фабрике.
— Знаю. Мать мне говорила. Именно этого она не могла мне простить — что я не погиб как герой. Может, хочешь выпить свежего молока? Мне сегодня принесли.
— Может быть, вам налить?
— Нет-нет, это ты мой гость. Могу тебя и вином угостить. У меня есть. Хочешь?
— Нет, благодарю вас.
— Ну тогда возьми фрукты и шоколад. Попробуй, это вкусно.
— Спасибо, но это я должна вам что-то принести. Сядьте. Скажите мне, как случилось, что вы оттуда убежали?
— Ты слышала когда-нибудь, чтобы кто-то дезертировал из победоносной армии, вооружение которой во много раз лучше, чем у противника? Ведь эта армия продолжает завоевывать Европу! Я не был ранен, смерти тоже не боялся, попросту сказал: нет! Для этого тоже нужна отвага. В Польше мы заняли какую-то деревню. Наш командир приказал собрать на площади всех ее жителей — мужчин, женщин и детей, построить в шеренгу и расстрелять. Знаешь за что? Только за то, что они прятали польских солдат. А ведь те люди не представляли никакой угрозы для наших танков, самолетов… Мне приказали добивать тех, кто остался жив после расстрела. Я ненавижу войну, но понимаю, что если уж пришлось воевать, то нужно идти до конца, но то, что нам приказали делать, не было сражением. Это было избиение людей, уничтожение народа, убийство невинных. Тогда я сказал себе: довольно, я не буду убийцей. Решил дезертировать. Кое-кто тоже думал так же. Но они боялись. А мне уже было все равно. Я решил рискнуть. Рядом со мной упал смертельно раненный снарядом солдат. Лицо его было так изуродовано, что родная мать бы не узнала. Я взял документы погибшего, ему в карман сунул свои. И так официально я «погиб» на войне. Верховное главнокомандование вермахта известило, что Генрих фон Витгенштейн пал на поле славы.
Наргис с огромным волнением слушала Генриха. Когда он замолчал, она задумчиво сказала:
— Как хорошо, что у нас нет войны.
— Мне не хочется тебя огорчать, но все знаки на небе и на земле указывают на то, что она рвется и сюда.
— Сюда?
— Конечно. Понимаешь, шаху мерещится Великий Иран, и он рассчитывает, что Гитлер поможет ему осуществить его планы. А фюреру это на руку. Тысячи иранцев пойдут на резню только для того, чтобы третий рейх захватил иранскую нефть.
— Это страшно, — сказала Наргис.
— Они уже готовятся. Я сам видел, как собирают оружие. Ты думаешь, так трудно начать войну? Достаточно ничтожного повода… — Генрих внезапно раскашлялся.
— Выпейте горячего молока. — Наргис наполнила стакан.
— Спасибо. Это пройдет. Послушай! В следующий раз принеси мне горсть зерна, прямо с поля, чтобы оно пахло солнцем. Мне так этого не хватает — солнца. Поэтому в последнее время я его и рисую.
— Скоро у вас его будет много. А мне уже, пожалуй, пора, — сказала девушка, поглядывая на дверь.
— Не беспокойся. Сегодня они уже не придут. Ах, ведь я и забыл: ты завтра должна рано встать на работу, а сейчас уже ночь, да?
— Да, поздняя ночь. Надеюсь, что в следующий раз я вам принесу добрые вести. Спокойной ночи! — сказала Наргис, направляясь к выходу.
— Запомни: горсть зерна с поля.
— Хорошо, спокойной ночи!
— Мне все равно. Здесь нет ни ночи, ни дня. До встречи, — сказал Генрих, но Наргис уже этого не слышала.
На следующее утро в столовой Наргис, как обычно, кормя барона, украдкой поглядывала на Августа и Кристину. Молчаливые и испуганные, они сидели за столом. Это были уже не те высокомерные господа, которых она видела, когда начинала работать в резиденции. Тогда они были уверены в себе, окружены богатством, пришли из сказочного для простой иранской девушки мира. Сегодня она видела маленьких, отупевших от страха людей.