Поспешив на улицу, я свернув на перекрестке на Школьную и увидел, что горит водокачка.
— Гера, — невольно выкрикнул я и побежал на пожар.
Красные языки пламени уже охватили здание со всех сторон. Люди передавали друг другу ведра, кричали и пытались потушить огонь, но он разрастался с новой силой.
Я жадно всматривался в толпу зевак и не видел среди них Геру. Кто-то заорал:
— Ефимыч там был?
— Да кто его, лешего, знает! Утром вроде с сетями тут крутился, потом полыхнуло, и… прости меня Господи! — слышалось из толпы.
Обежав еще раз вокруг догорающего здания, я в бессилии сел на траву у забора и опустил руки.
«Гера пропал», — подумал я, глядя на догорающие остатки водокачки. Лишь стальной чан, по-прежнему стиснутый железными ободами, остался непобежденным в этой схватке с огнем.
Я потерял двух друзей за два дня… За что мне это? Что я сделал такого кому-то на небе? Я был готов заплакать, но не смог — все слезы вышли вчера, и я просто смотрел на свои обветренные ладони.
Гера говорил, что книга поможет мне, когда будет нужно, но как? Я ее даже открыть не мог! Я вскинул голову к небесам и чего-то ждал. Над деревней нависла черная туча и закапал дождь. Я не хотел никуда уходить. Мне казалось, я должен быть сейчас рядом с ним.
Крупные капли дождя, падая на дорогу, поднимали пыль, и, казалось, она закипала под их напором. Так я просидел еще пару часов возле того, что осталось от водокачки. Собираясь с силами, чтобы подняться и пойти домой, я услышал:
— Митька, не сиди на траве, хозяйство простудишь!
В стоптанных сапогах с растрепанной ветром шевелюрой седых волос прямо по лужам шел Гера. В руке он держал ведро, доверху набитое красной брусникой.
Радостно раскинув в стороны руки, я бросился к нему навстречу.
— Ты где был?! — повиснув у него на шее, прокричал я Гере в ухо.
— Задушишь старика! — смеялся он, обнимая меня в ответ.
— Я-то думал ты того!
— Ёк макарёк! Стоит только мне отлучиться, как все идет прахом! Ну что за люди, ей-богу! — негодовал Герман и размахивал рукой в сторону дымящихся головешек.
— Главное, что ты жив, — с грустной улыбкой произнес я.
— Так я и не собирался пока на тот свет. Чего такой грустный? Живой я, не веришь что-ли?
— Отец убил Грея. Никогда ему этого не прощу!
— Не отец его убил, Митя — ответил Гера, озираясь по сторонам.
— Я сам видел!
— Его убила старуха. И лачугу мою тоже она спалила, — выпустив облако папиросного дыма, произнес он. — Ну, война так война. Даст Бог, сдюжим. Правда, Митюнь?
— Зачем? — недоумевал я.
— Затем, что у тебя есть то, что ей жизненно необходимо. А пожар — из-за хряка вчерашнего, будь он неладен.
Мы медленно шли по улице. Люди, встречавшие нас, сперва удивлялись, а потом радовались «воскрешению» Германа, а он предлагал каждому горсть брусники из ведра.
— Жизненно важное? Ты ведь про чертову книжку?
— Про нее самую.
— Но, что это за книга? Что в ней такого?
— Это продление жизни. Но простым смертным она если только в печку на растопку сгодится. Что в ней, никто не знает — замок еще никто открыть не смог. Поговаривают, что там вообще ничего не написано, страницы пустые, но это не важно, ею достаточно просто владеть, чтобы еще один век на земле провести. Видал, небось, сколько у бабки таких?
— Видал. Целая полка!
— Карга живет уже почти тыщу лет, и все ей мало. Куда мир катится… — негодовал Герман, докуривая папиросу.
— А почему она оказалась именно у меня?
— Для того, чтобы защитить тебя. Старик, который тебя привез в деревню, вьюном был.
— Кем? — округлив глаза, переспросил я.
— Вьюн — это дух в облике человека или животного. Он живет в царстве мертвых и появляется среди нас, чтобы служить живым.
— Я сын вьюна?
— Чудак ты, Митька. У духов не может быть детей. Его кто-то послал к нам в деревню.
С каждым его ответом вопросов становилось все больше.
— Откуда ты все это знаешь? Ты ведь даже читать не умеешь, — не умолкал я.
— Знаю и все.
— Пойдем к нам? Батя обрадуется. Он, наверняка, тоже думает, что ты сгинул со своей берлогой.