Я побежал домой. Начался ливень. Несмотря на то, что до дома мне было рукой подать, промок я до нитки. Ветер мотал нашу черемуху из стороны в сторону так, что ее ветви били по окнам дома. Маменька сетовала на перемену погоды, переживая что градом может побить теплицы. Я швыркал горячий чай и смотрел в окно, где стрелы молний изредка били вдали.
Вечерело. Воздух после дождя наполнялся прохладной свежестью. На дорогах, на радость местной ребятне, образовались серые лужи, в которых подныривая и трепыхаясь, уже плавали гуси. Мелкие ручейки наполняли канавы.
Шарканье старых сапогов по тротуару у нашей ограды, заставило Грея навострить уши и вытянуться в спине. Наблюдая за ним из окна, я мельком увидел знакомую голову, седая прядь которой, по мере приближения, из-за хромоты своего хозяина, как поплавок, то появлялась, то исчезала за забором . К бате пришел Гера.
Прикрыв будку своим телом, чтобы не выскочил Грей, я махнул рукой в сторону летней кухни, приглашая старика пройти. Гера юркнул в двери, оставляя следы на еще не просохшем дощатом тротуаре. Батя сидел за столом, держа в одной руке шило, а во второй валенок.
— Присаживайся, Герман Ефимыч, — сказал батя, не выпуская из зубов самокрутку.
— Так уж насиделся я, Егор, сегодня весь день сетку чинил, так, что спина не гнется. Рыба дурная пошла нынче — в ячею попадает и мечется как сумасшедшая. Чего метаться, раз уж твой час пришел, смирись, и на сковородку, — с беззубой улыбкой добавил он.
Я примостился на полу и распутывал клубок капроновой нити, подготавливая ее к натирке гудроном. Это делалось для того, чтобы при прошивке валенка нить служила дольше, и не расползлась от сырости раньше положенного. Помимо прочего, я грел уши. Мне всегда было любопытно, о чем говорят взрослые.
Гера налил себе полную кружку чая, и принялся сворачивать самокрутку.
— Тут какое дело, — продолжил отец, — скоро год будет, как наша Тамара Филипповна богу душу отдала. Женщина жизнь прожила достойно. Сколько детишек наших в школе воспитала, сколько добра людям сделала… Я худого о ней даже от самых сварливых старух ни разу не слыхивал.
— Так и я не слыхивал, — швыркая горячий чай, поддакнул Герман.
— Народ наш парчумский, хоть и разный, но схоронили по-человечески, помогал каждый, чем мог. Надо бы крест справить хороший, могилка уже устоялась и просела. Руки у тебя, Герман, золотые, а материалом я тебя обеспечу.
— Ну, а чего и не справить, делов-то, Егор? А если помянуть сейчас надобно, то я готов.
Отец посмотрел на старика, улыбнулся по-доброму, воткнул в стол шило, затушил цигарку и повернулся ко мне.
— Митька, хватит с ниткой играться, ступай, достань из чулана банку. Да так, чтобы мать не видела.
Чулан находился на веранде дома. В нем хранились разные соленья, бочка квашеной капусты, совки для сбора ягод, старые тряпки, которые жалко выбрасывать, косы, топоры, рубанки и прочие инструменты. Там же на полках, разлитая по банкам, стояла горилка. У бати всегда был серьезный запас, хоть он ею шибко и не увлекался. «В деревне, — говорил он, — самогон есть вторая валюта». Ею можно было платить за любую работу, или обменять на продукты.
Независимо от погоды, летом внутри кладовой всегда царила прохлада. Старый выключатель не всегда срабатывал с первого раза. Пару раз щелкнув его, и не дождавшись результата, я распахнул двери, чтобы свет с веранды проник внутрь чулана. Подставив стул, я пытался дотянуться до трехлитровой банки, но она стояла высоко. Встав на носочки я уже мог касаться ее крышки. Дверь захлопнулась. Стул качнулся, и от испуга я повалился вниз. Следом за мной — соленья и самогон. Очутившись на полу, между нескольких пар старых валенков и всякого тряпья, я, к своему счастью, обнаружил, что ничего не разбилось. Было темно. Мурашки, словно табун лошадей, пронеслись по мне от пяток до самой макушки. Вскочив с пола, я ломанулся к двери, возле которой уже стояла маменька.
— Митя, ты чего тут забыл? Я думала, двери в чулан сквозняком растворило, я и захлопнула.
— Отец велел войлок достать, — приходя в себя, буркнул я.
— Ну так беги, раз велел, — удаляясь в дом, добавила она.
Доставив драгоценный груз, и забравшись на печку, я, по просьбе отца, начал размечать мелом кружочки на обрезках войлока, который остался после подшивки. Это были заготовки для пыжей, которые шли на зарядку патронов для ружья.