— Спасибо, профессор! — сказал Карачун. — Вполне убедительно. Все свободны. Оставьте нас, мне нужно поговорить с Уиловым.
Собравшиеся с явным облегчением поднялись со своих мест, как принято, разве что, у студентов, дождавшихся окончания лекции. На Карачуна никто не смотрел. Ольга подошла ко мне и прошептала:
— Не обижай моего мужа, он хороший.
От неожиданности я моргнул, что можно было считать знаком согласия.
— Ты меня обманула много-много раз. У тебя ведь нет никакого шестилетнего сына!
— Подумаешь! Что уже и соврать нельзя?
— Заманивала?
— У меня получилось, — сказала Ольга, закрывая за собой дверь.
И вот мы остались вдвоем. Карачун пристально меня рассматривал, потом неожиданно расхохотался. Он это проделал с такой детской непосредственностью, что я даже растерялся. Мне смешно не было.
— Простите меня, Уилов. Я привык относиться к вам, как к врагу, а оказалось, что вы один из нас. Даже самым большим негодяям, к которым я несомненно отношусь, жизнь преподносит приятные сюрпризы.
— Чушь! — возмутился я. — У нас нет ничего общего.
— Кроме убиенного Прохора.
— Вы, наверное, забыли, но я к его убийству не имею никакого отношения. Это вы его укокошили.
— Вам так кажется, но карательные органы, если дело дойдет до них, решат совсем по-другому. Пора бы понять, что важны не факты, а то, как их воспринимают люди, принимающие решения.
— Софистика! Ничего нас не связывает!
— Кроме договора, подписанного вашей кровью.
— Никаких ужасных обязательств я на себя не брал.
— А мне понравилось, с каким живым интересом вы выслушали доклад Снегового. Утопии — это же по вашей части. И вы согласились, что сегрегация общества скорее всего осуществится.
— А это-то здесь причем? Вас интересуют общины, насколько я понял.
— Нет, мне важно понять, что нужно сделать, чтобы общины не появлялись.
— Вероятность их возникновения очень мала.
— Прекрасно, это то, что я хотел от вас услышать.
— Но чем вызван ваш интерес? — удивился я.
— Снеговой вам объяснил. Элита обязана исполнить свой долг. То есть, улучшить своё окружение — и тем самым улучшить мир.
— Создавая общины?
— Нет. Наверное, это было бы оправданной затеей. Но элита состоит из индивидуалистов. Они, как известно, не склонны объединяться в группы. Общины понадобятся тем, кого в элиту не возьмут. Считается, что большинство сможет выжить только лишь в стае себе подобных. С этим можно спорить. Но желание оптимизировать общество не нуждается в разумных решениях. Здесь лучше работают необузданные инстинкты. С элитой все понятно, она не пропадет. Неограниченное потребление и возможности безграничного духовного роста, выводят ее членов из-под действия биологических законов.
— Верится с трудом.
— Не перебивайте. С остальными людьми не просто. Цивилизация нуждается в изобретателях, конструкторах, ученых и творцах, тех гениях, кто собственно только и имеет право называться «сапиенсами». Беда в том, что их ничтожно мало, всего лишь 0,01% от числа людей. Должна ли элита кормить остальные 99,99% биомусора, польза от которого исчезающе мала? Они и сапиенсами называться недостойны.
— Вы проводили вступительные экзамены?
— Стоит ли уничтожать природные богатства Земли только для того, чтобы поддерживать иллюзию жизни бесполезных существ? Есть ли в этом смысл? Ответьте. Вы ведь мизантроп. Вот и скажите честно, заслуживают они право существовать, пить и жрать, не производя ничего полезного? Должны ли избранные затрачивать гигантские усилия, растрачивая свои богатства только для того, чтобы потом сожалеть о проявленном гуманизме?
— О какой пользе вы все время говорите? Кому люди должны быть полезны? — переспросил я. — Элите, что ли? По-вашему выходит, что люди должны служить неким избранным, потому что в этом состоит их единственное предназначение, и в этом заключается смысл их жизни? Но это заблуждение.
— Вы же не любите людей?