Он вернулся к старухе с носочками, вытащил деньги, отдал, взял носочки, спрятал в карман… Все молча и быстро… Медленно пошел вдоль строя…
И снова девушка, завернутая в белое облако, смотрит в глаза, улыбается… Да что же это?
— Вы продаете? — спросил он шепотом.
Кивнула.
— Вы — сами? — сглотнул слюну.
Кивнула.
— Вы вязали сами?
Кивнула, показала маленькую ладонь, размотала шаль, повесила на руки. Игорь вздохнул покорно. Купил. Девушка выпрыгнула из ниши и пошла прочь. Сумерки сгустились. Город сжал Игоря стенами, смял и отпустил. Фонарь расцвел у ворот, раздвигая тьму.
«О чем я думал, покупая ее?» — думал Игорь, теребя бахрому.
«Что я должен, зачем и кому?»
«Ведь никто не знает — никто… И эта женщина…»
«И — …»
Он забыл, покупая шаль, что блеснуло последним закатным лучом в окнах мансарды над их головами: «Не купив, я возненавижу…»
Какой ненависти страшится человек в живом городе, слепленном миллионами рук из коричневой глины? Шаль белела в темноте. Петербург рдел, раскрашенный под бледную радугу. Дойдя до места слияния Фонтанки и канала, Игорь повесил шаль на гранитную тумбу набережной и ушел дворами.
Дэвид Смит был недоволен игрой своих актеров накануне премьеры. Он заставил их «прогнать» спектакль три раза подряд. К финалу третьего прогона дети окончательно выбились из сил. Они путали реплики, говорили громче или тише, чем того желалось Дэвиду, а Слава Письман, сидевший за роялем, перед тем как начать аккомпанировать победному гимну, звучно зевнул на весь зал, так что Дэвид Смит, которого в качестве Духа Мщения в этот именно момент приговаривали к смерти (ибо на сей раз Света Тищенко не пощадила его), Дэвид–дух, взлохмаченный, потный, но не ведающий усталости, оборвал стон отчаяния, обращенный к небесам, и грозно взглянул на тапера. Тот ударил по клавишам; поднялась и опустилась картонная секира; кочан капусты, обтянутый черным чулком, покатился по сцене, достиг края и упал в зал прямо к ногам Светланы Петровны. Светлана Петровна подняла кочан, положила себе на колени и разразилась коротким аплодисментом. Ее тоже мучила зевота, но она крепилась. Дети торопливо допевали «аллилуйю». Бессмертный Дэвид поднялся на ноги и жестом остановил хор.
— Прекрасно! — В голосе его слышна была зловещая фистула гнева, хорошо знакомая всем присутствующим. — Еще раз, начиная со встречи землян с галактианами!
Дети заскулили, ропща. Светлана Петровна проглотила зевок, набрала воздуха в грудь, набралась храбрости и воззвала к совести Дэвида Смита, а также к разуму его и добросердечию. Упрек не возымел действия. Все понимали, что от четвертого прогона труппу может спасти разве лишь землетрясение или визит нянечки, готовящейся запереть школу (последнее событие являлось менее вероятным, нежели первое, поскольку обе гимназические нянечки были подкуплены Дэвидом и находились с ним в тесном нерушимом сговоре). Когда, покорясь неизбежному, англоязычные земляне и шепелявые галактиане лениво задвигались по сцене, расходясь в противоположные ее концы, Светлане Петровне пришло на ум прибегнуть к весьма рискованному, но, видимо, единственному средству прекратить бесконечную репетицию:
— Мистер Смит! — крикнула она. — Вы совсем забыли о косе! Разве мы не должны проверить, насколько реальна эта коса, то есть сколько времени займет у нас ее плетение? Я лично продолжаю утверждать, что от вашей идеи с косой лучше отказаться…
Света выдержала роковую паузу.
— Как это — отказаться? — повернулся к ней Смит. — Без косы мы теряем… — он не договорил.
Света, поспешив принять ясно выраженное возмущение ее дерзким выпадом за согласие с ловко упрятанным в подтекст предложением отменить четвертый «прогон» Смитовой пьесы, вскочила и скомандовала по–русски:
— Все домой — быстро, быстро! Телевизор не смотреть, английский язык не делать, русский тоже не делать: я договорилась с Людмилой Ивановной… Спать лечь не позже десяти вечера… По домам!
Дети попрыгали со сцены и помчались к выходу. Ошеломленный режиссер на время потерял дар речи. Света Тищенко, последней спрыгнувшая со сцены, шла по пустому проходу к двери. Дэвид прыгнул, догнал девочку и схватил ее за косу:
— Куда ты? А коса?
— Можно мне домой? — Девочка обращалась не к Дэвиду, а к Светлане Петровне. — Мне надо. Косу мне завтра заплетут. Марина уже тренировалась на Оле, а Оля на Марине. Не очень долго. Минута — косичка, значит, три минуты — тройная косичка, девять — девятирная. Не больше часа…