Девочка говорила не по–английски, как было бы естественно для нее в присутствии Дэвида, а по–русски и очень тихо. Дэвид с усилием вслушивался в звуки русской речи, и самолюбие его страдало от того, что смысл слов ускользал, оставляя лишь интонацию. Интонация была спокойной, деловой и… какой–то недетской. Конечно, девочка очень устала… Конечно, он «загонял» детей. Мисс права. Он не прав. Лучшее — враг хорошего…
— Иди, Светлана! — приказала Света.
Ей очень хотелось поцеловать девочку, но она никогда в жизни не целовала детей и не знала, как это делается. Поэтому она просто улыбнулась. Девочка не ответила. Светлана Петровна тихонько подтолкнула ее к выходу:
— Иди, иди! Отстанешь от ребят. Завтра займемся твоей косой… — и вдогонку, остановив девочку у самого выхода: — Между прочим, ты могла бы попросить маму заплести тебе косу. Мама справится с этим лучше всех.
Света неловко махнула рукой, прощаясь. Запнулась о порог, схватилась за дверь, сказала: «Мама в больнице» — и скрылась в коридоре. Светлана Петровна погасила улыбку. Вот оно что! Вот почему Света была так странно молчалива на репетиции… «То–то я заподозрила, что она разочаровалась в роли или в Дэвиде: он, дрянь эдакая, был с ней невозможно груб сегодня… Или во мне… Вон оно что!» — подумала Света и взглянула на Дэвида. Дэвид дулся. «Что ж, — вздохнула Света. — Что ж, принимай расплату, мисс Последняя Сцена… Кончится ли это когда–нибудь? Странно, но меня не утомляют его выходки…» И она поспешила оправдаться в содеянном:
— У нее мать заболела. А отец, вы знаете, с ними не живет… Ну, что коса, Дэвид? Может быть, все–таки?.. А?..
— Нет, — отрезал Дэвид по–русски. — Коса будет. Я сейчас все рассчитаю. Садитесь, Светлана.
— Что?
— Я хочу попробовать на ваших волосах… Если позволите.
— Господь с вами, Дэвид! Вы же знаете: мне час добираться до дому, а после восьми вечера и все полтора. Как вам не стыдно!
(«Истинный, высокий, настоящий дух мщения!» — восхитилась Света, признавая поражение. Приходилось покоряться. В открытом споре победа всегда оставалась на стороне ее молодого противника. Надо было поберечь силы для завтрашнего дня.)
— Вам должно быть стыдно, Дэвид!
— Я вам дам денег на такси.
— У меня волосы коротки для такой косы, Дэвид, умоляю!
— Я только начну, только девять девяток сделаю… Сидите ровно.
Чуть не силком он усадил ее на стул, вынул шпильки, расчесал своей частой острой расческой, неимоверно дергая корни, спутавшиеся пряди, и, велев не дышать, приступил к плетению. Света не успела опомниться, как волосы ее с висков были убраны назад и туго схвачены в плетку — так туго, что углы глаз оттянулись к вискам и заломило лоб.
— Ай! Осторожнее!
— Простите, это в последний раз.
Он действительно стал работать осторожнее, спокойнее, кажется, получая истинное удовольствие от своих действий, и даже принялся цедить сквозь зубы какой–то меланхолический мотивчик. Мотивчик убаюкивал Свету, она опять зевнула:
— Дэвид! Ну не мужское это занятие!
— Говорю, сидите ровно! Я быстро плету. У меня большой опыт…
— Работал в парикмахерской?
— Просто у меня пять младших сестер, и у всех — косы. Я люблю заплетать косы…
Света закрыла глаза. Хорошо! Ей показалось, что она, задремав, опустилась глубоко на речное дно, уселась там под корягой, а волосы ее еле–еле ленивой волной колышет течение и нет этой дреме ни конца, ни начала… «Вот так, в сказках пишут, память зачесывают. Как хорошо… Как чудно–хорошо… Никуда б не уходить отсюда… Никакого б мне завтра… Никакого послезавтра… Пятеро сестричек, с ума сойти! А мать, говорил, мне ровесница… Жаль, я не поцеловала Свету. Всегда я не делаю того единственного, что необходимо. Все делаю, лезу из кожи вон… но не единственно необходимое. Но, положим, я б ее поцеловала. Это ребенок замкнутый, гордый. Несчастный. Про мать ни за что не сказала бы просто — только к слову, как проговорившись. Такой ребенок… Про такого ребенка все надо догадываться и не ошибаться. А ошибешься — ребенок не простит. И не догадаешься — не простит. Такого ребенка не обманешь… Мать больна. Надо было догнать, спросить… Поцеловать надо было — сначала. А я не смогла. Я всегда так — из кожи вон, стараюсь, люблю — из последнего люблю, но самого главного, какого–нибудь единственного поцелуя, или взгляда, или вздоха — не совершаю. И все — навсегда — как всегда… Не думать… Как хорошо он меня причесывает!.. Будто на дне лесной реки… Что–то русалочье… Пятеро сестренок, надо же! Я знала, что их там шестеро, но — пятеро сестренок, это сила… Как хорошо…»