Лица вошедших в зал Дэвида и Светы Тищенко были озлобленно–мрачны. Они не смотрели друг на друга. Девочка шла неохотно и спотыкалась на ходу, а канадец подталкивал ее в спину длинным пальцем, точно гнал гусенка хворостиной. Светлане Петровне захотелось, как гусыне, захлопать крыльями в радости и негодовании.
— Света, Дэвид! — весело воскликнула она, не давая им раскрыть рта. — Расплетите мне, пожалуйста, эту ужасную косу! Дэвид так залепил ее скотчем, что я вынуждена была всю ночь проспать на косе. Я в таком виде отказываюсь открывать вечер. Давайте–ка, мой мальчик, раз–два, и готово, как говорят русские. За работу! Света вам поможет…
— Нет, — зло сказал Дэвид, не глядя на нее. — Останьтесь так, Светлана. Света не будет играть. Она занята вечером. Вы ее замените. У вас получится гораздо лучше. Потерпите косу.
— Вы сошли с ума! Мне сорок лет. Я вам не девочка.
— Или играете вы, или Света, или я отменяю спектакль. — Дэвид был бледен и грозен, как в сцене казни, венчающей его пьесу.
У Светланы Петровны сердце останавливалось глядеть на него. «Мерзкая девчонка сказала ему, что пьеса ужасна», — быстро догадалась она и, обращаясь к Свете, перешла на русский:
— Что ты натрепала, что он такой смурной?
Светлана Петровна намеренно прибегла к жаргону, опасаясь, как бы Дэвид не понял смысла перепалки, которую собиралась она вести со своей маленькой соперницей.
— Ничего, — смутилась Света и отвела глаза. — Сказала, что я… ангажирована на вечер. Это правда. Я не могу.
— Мы перенесем спектакль на завтра. Ты можешь завтра?
Вопрос был понятен нахмуренному Дэвиду, и он принял выжидательную позу, нагнувшись к своей капризной примадонне с выражением лица одновременно безразличным и угрожающим. Наступившая пауза оказалась короче, чем требовалось Светлане Петровне для произнесения следующей фразы. Примадонна опустила к земле носик, вздернутый к потолку на всем протяжении предпремьерной «разборки», и уставилась на носки туфель. Режиссер, закусив улыбку прощения, молниеносным движением руки, напугавшим учительницу, ухватил девочку за косу и с силой дернул. Опущенный нос шмыгнул, вспорхнули ресницы, губы задрожали, преодолевая сопротивление гримасы… Две улыбки выглянули, узнали друг друга, обнялись и поцеловались на расстоянии, «право, много большем, чем, например, пролегает миль от Земли до Солнца», — подумала Светлана Петровна.
Она отвлеклась и упустила конец разговора, ведшегося теперь на Дэвидовом скоростном повелительном русском. Все оставалось по–прежнему. Все оставалось. Можно было улыбнуться.
— Не надо… — по–английски, но с русской интонацией упрека, маскирующей признание вины, сказала Света Тищенко. — Не надо переносить. Я, в общем, смогу и сегодня. Я попрошу папу…
— Папу? Приехал папа?..
— Приехал папа? — спросила Светлана Петровна. — Давно?
— На прошлой неделе, — сказала Света и подошла вплотную к учительнице. — Я расплету косу? Вам же больно, наверное… Столько времени волосы стянуты… Давайте!
— Не получится, Светлана. Там все склеилось. Надо отрезать конец. Сбегай–ка за ножницами к Прасковье Степановне. Или… Нет, возвращайся на урок, а вы… — Светлана Петровна строго взглянула на Дэвида. — Вы принесите ножницы из учительской… Нет, лучше займитесь сценой. Я сама.