Проводник протянул руку и поманил его костлявым пальцем. В этот же миг Гришу подхватила невидимая сила и потащила к двери.
— Стой, стой! Подожди! — затараторил он, пытаясь вырваться, но все его тело будто сковало параличом. — Дай мне отсрочку. Хотя бы на пару дней. Сколько тебе пообещала та сука? Сколько? Я сделаю все, что угодно, только дай мне еще немного времени!
— Поздно, Григорий Титов. Уже слишком поздно. Я понимаю твою попытку подкупить меня, договориться. Она ничтожна и слаба, но это ничего. Уж так устроен человек. Он будет до победного бороться за себя. Да, иногда я позволяю себе роскошь оставить душу в этом мире на какой-то срок. У некоторых есть дела, которые не терпят отлагательств. Но что же до тебя? Твои дела мне не по нраву. Гордыня тобой движет, а не чистый разум, невиданная злоба и уж точно не любовь. Так что поверь, сегодня ты пойдешь со мной, и я в этом вопросе непреклонен.
Мужчина в балахоне развернулся и побрел к свету, струившемуся из дверного проема. Гриша, скованный по рукам и ногам, касаясь полка лишь кончиками носков, полетел за ним следом.
— Нет, так нельзя. Я же был так близок. Я был так близок…
Они оба пересекли гостиную четы Шацов, в которой теперь царила тишина и смерть. На короткий миг проводник остановился, подойдя к сияющему желтизной прямоугольнику, а затем шагнул в него. Гриша, не в силах пошевелиться, беспомощно поплыл за ним следом.
Ослепленный ярким светом, он пришел в себя не сразу. Когда пляска разноцветных точек в глазах прекратилась, Гриша увидел, что по ту сторону не было никакого коридора. Ни кухни, ни даже стен. Дом в частном секторе исчез, как и придомовой участок с гаражом и небольшим огородом. Никаких соседских заборов, да и самих соседей. По ту сторону сияния было лишь пронзительно голубое небо и раскинувшаяся от горизонта до горизонта зеленая равнина. Трава на ней доходила шедшему впереди проводнику почти до колен. Сам же Гриша парил над ней, едва касаясь ногами. С такой высоты ему было прекрасно видно, как под легкими дуновениями свежего ветерка волновалось зеленое море и колыхался серый капюшон проводника.
— Где мы? — спросил Гриша.
— Мы в долгом странствии. Наш путь лежит к границе мира тела. Идем к реке, к великой древней силе, что должен будешь ты преодолеть. Кто чист душой, получит мою милость, пройдет по гладкому мосту на берег тот. Кто грязен и пороками пронизан, тот вплавь отправиться сражаться со стихией и чудищами, что живут в пучине. Он право свое должен подтвердить, что ждут его на стороне другой. И будь уверен, ты, бессовестный убийца, что для тебя я выберу то место, что поглубже.
— Ну конечно… — Гриша еще раз попытался вырваться, но невидимые путы, сковавшие его тело, не поддались. — Значит договориться никак?
— Я вижу твою душу. Ты забыл? Все договоры могут привести лишь к одному, вернувшись в свое тело, ты снова станешь убивать и есть. А что за прок с такого договора? Вы, люди, часто врете как другим, так и себе. Я это понимаю, осуждать здесь нечего. В вас страх сидит, заложенный природой. Не страх чего-то, а вообще. Инстинкт хранить себя, оберегать от смерти. Вы так развились, в этом ваша сила, и в то же время слабость. Вы сделаете все, чтобы прожить хотя бы кроху больше, от того века, что уготован вам судьбой. И лишь немногие идут на смерть с открытыми глазами. Те, кто приемлют честь принять ее в пылу сражения. Иль те, кто жизнь свою готовы положить за то, чтобы за них продолжил жить кто-то другой. Но честь с тобой, Григорий, незнакома. Впрочем, как и совесть. И уговоры те, что ты мне уготовил, никак не смогут маршрут наш изменить.
— Так значит вот ты кто? — фыркнул Гриша. — Ходишь по миру, собираешь души людей. А все для того, чтобы поиздеваться над ними как следует и бросить тонуть в реке? Тоже мне, Барон.
— Судить не мое дело, но осуждать я в праве тех, кто отравил себя бесчестьем. И уж поверь, не все, кого я проводил по этим землям, тебе подобны. Здесь множество прошло людей неисчислимое. Как добрых, так и злых. И тех, что посветлее было столько, что мост речной, не будь идеей он, абстракцией незримой, давно свалился бы в пучину, сломившись под армией их ног. Но будь уверен, никому из тех, что по тому мосту ходили, я слова не промолвил за весь путь. Да и слова мои им вряд ли были интересны. Зато таких как ты я изучаю с любопытством. На вас вся грязь видна до каждой капли, без прикрас. Предатели, лгуны, убийцы, воры. Вы все как на подбор достойны бездны. Остаться под водой, под пеной волн, наедине с чудовищами, с тварями. Наедине с собой. Бояться этого ты должен, не меня. Мои слова лишь звуки. Осуждение? Оно уколет твое эго, да и только. Но взгляд на самого себя со стороны… Вот, что поистине пугает род твой темный. Увидеть кем ты стал, на дно какое опустился.