Последнее слово он язвительно подчеркнул.
— И все же, будь я на твоем месте, то побоялся бы поспешных выводов своих. Ты хорошо запомнил все обиды, которые преподнесла тебе судьба. В особенности тот поступок матери, который ты не смог простить и по сей день.
— Что? — Гриша насторожился и на какое-то время забыл о плане побега.
— Она ушла, покинула семейство. Огонь угас в ее душе, что привело к подобному исходу. Но то был не огонь любви, Григорий. Нет. То было пламя разума. Я проводил Светлану на тот берег шесть лет земных назад и будь уверен, вся ее жизнь была не выбором свободным, но принуждением недуга на действия, которых не могла простить она себе. В ее глазах весь мир не выглядел реальным. Она сквозь мутное стекло жила. Знакомые казались ей чужими, простые радости утратили свой цвет. Читала между строк она злой умысел чужой в простых житейских неприятностях. И как же вижу много сходства я в ее словах с твоими.
— Ты что, только что назвал мою мать сумасшедшей? — от напряжения у Гриши на шее вздулись вены.
Проводник не сбавлял темп ни на секунду. Он поднимался все выше и выше. Постепенно на скалах вокруг стали появляться редкие пятачки снега. Со временем толщина его слоя увеличивалась, пока все вокруг не стало совершенно белым. Мягкая снежная подушка искрилась на свету так ярко, что, казалось, могла с легкостью ослепить. Но Гриша не чувствовал в глазах боли и даже не щурился. Видимо, назвав мост через реку метафорой, проводник имел в виду не только его, но и все остальное.
— Не я, Григорий. Но врачи. Деперсонализация, вот как они прозвали тот недуг. И у тебя он есть, в чем ты бы убедился, спросив о помощи, вместо того, чтобы хвататься за ножи.
— Я не сумасшедший, — с трудом выдавил из себя Гриша.
— Обманывать себя ты в праве сколь угодно долго. Но разве твой обман вернет, отобранные жизни? Родных утешит? Залечит их сердца? Увы, не всякий может осознать содеянных ошибок. Но отрицать их на пути к забвенью глупо. Иначе тот обман подобно грузу неподъемному утянет тебя в глубь, на дно речное. Не даст тебе преодолеть всего пути. Открой глаза, Григорий, и прими себя таким, как есть. Отринь иллюзии, раскайся и очистись. Ибо настал тот час, когда твоя душа должна познать ту скорбь, что уготована ей дальнею дорогой, чрез земли мертвые.
Проводник вскарабкался на вершину горного хребта и остановился. Гриша, воспарил за ним следом и увидел захватывающее дух зрелище. По ту сторону гор лежала равнина, разительно отличавшаяся от той, что осталась позади. Никаких ярко-зеленых лугов, никакого ветра, колышущего волнами траву. Под горным хребтом раскинулись бесплодные земли. Серые, покрытые острыми камнями и шлаком. И ветер здесь был резким, порывистым, суровым.
— От жизни человек уходит к смерти, когда настанет его час, — проводник обернулся к Грише. — Твой час настал, так проведи же его с пользой.
И он снова продолжил путь, теперь уже спускаясь с горного хребта. Все так же ловко и безустанно.
Гриша не был уверен, сколько драгоценного времени он потратил на то, чтобы унять пожар ненависти, разгоревшийся в нем при упоминании проводником его матери. Конечно, он мог ориентироваться по тому, что снега вокруг уже почти не осталось, а большая часть спуска была преодолена, но его не покидала мысль, что время в этом месте течет совсем по-другому. Если вообще течет.
— Ты говорил с моей мамой? — он снова нарушил молчание, когда до бесплодных земель оставалось треть пути.
— Да, — кивнул, не оборачиваясь проводник. — Как и с тобой сейчас. Как и со всеми, кто жил когда-либо и жизнь свою окончил.
— Расскажи, какой она была.
— Тем самым я окажу тебе услугу. Но в силах ли ты будешь оплатить свой долг?
— Нет, ну какой же ты все-таки душный… Она была последним человеком, который для меня хоть что-то значил. Будь же ты человеком.
— Но я не человек, Григорий. Я не человек.
— Оно и видно. С мертвецом торгуешься. А мне и отдать-то уже нечего. У меня уже ничего и нет.
— Твое принятье смерти стоит малого, но этого достаточно. Я расскажу о том, какую жизнь она жила, и как та жизнь окончилась прискорбно. Светлана оказалась на распутье судьбы дорог в самом рассвете сил. Хотя болезнь ее мировоззренье изменила, внутри она осталась прежней. Трудилась тяжко чтобы выжить, профессии меняла как перчатки. Подолгу оставаться не хотела в одной среде, искала новую, что посвежее. Ей не хватало воздуха, казалось, что за ней погоня, слежка. И для спокойствия души Светлана стала покупать таблетки. Она глотала их все больше с каждым днем, пока не разуверилась в эффекте. Потом на дно бутылки опустилась в поисках ответов на свои проблемы. А дальше… дальше острые психозы, врачи, рубашка с длинным рукавом аж до колена. Остатки своих дней Светлана провела в палате с решетками на окнах. Пила таблетки, но уже другие. Старалась соблюдать диету, спала по многу днем, играла в шахматы с соседом по несчастью. А иногда, в бессоннице ночной тихонько вспоминала сына, которого оставила с отцом на растерзание миром, жестоким и таким чужим. В свободные минуты, а их бывало много, она писала письма. Тебе Григорий. Много писем. Но ни одно из них отправить не решалась. Хранила под подушкой и перечитывала раз за разом, боясь, что слов дурных отправит полный лист. И хоть все с текстами ее в порядке было, боязнь та оставалась до конца. А сам конец пришел в нежданной форме. Рак мозга – такое заключение в листе напишут похоронном. И вот она уже идет со мною тропой истоптанной, а ты за нею следом.