— Она правда писала мне письма?
— Писала, — проводник кивнул. — Как исповедь свою тебе. Хотела, чтобы ты ее понял и не держал обиды. Боялась, тем не менее, что не поймешь. Но видимо с недугом вашим общим ты как никто с ней близок был, хотя и с этим вместе так далек. Ты не услышал главного, Григорий, а может даже слушать не хотел. Светлана, мать твоя, не от хорошей жизни бросилась в бега. Гнала ее болезнь. И ты, как истинный наследник рода, недуг тот по наследству получил. Но то было тогда, за горною грядою. Где жизнь кипит и все ее изгибы. Теперь же, сбросив тела путы, ты должен трезво посмотреть на мир, понять, что за поступки, тобою совершенные, необходима плата. Иди за мной, — он спрыгнул с каменного утеса на выжженную равнину. — Иди и не противься неизбежному.
Гриша плавно, словно перышко опустился на землю, рядом с проводником. Он понял, что происходит, только когда ощутил под ногами теплоту шлака. Невидимые путы больше не держали его. Теперь его свобода не ограничивалась двумя пальцами. Он мог спокойно развернуться и пойти обратно. А может, сорваться с места и побежать что есть мочи? Но Гриша не спешил этого делать. Он посмотрел на неразличимый силуэт лица под серым капюшоном и спросил: — Если я перейду реку, она будет ждать меня на той стороне?
— Она уже давно тебя там ждет, — ответил проводник. — Они все ждут…
И он пошел вперед, а Гриша пошел за ним следом. Он не знал, сколько продлилось это путешествие. Оно казалось ему вечностью. Миллионами и миллионами лет, проведенных в размышлениях. В перебирании собственной жизни по косточкам. Анализ мельчайших поступков, проступавших из глубины памяти словно слайды бабушкиного диафильма на беленом потолке. Ему вспомнился его первый поход в детский сад, которого он боялся до дрожи в коленках. Линейка в первом классе, где у девочки на плечах старшеклассника, звонившей первый звонок, на голове были огромные белые банты. Его первая учительница, которая до третьего класса вела все предметы. Он был тайно влюблен в нее. Да и кто из мальчишек не был? Его первый поцелуй за гаражами. Первая выпитая бутылка пива. Первое убийство…
Гриша шагал по острой гальке и теплому, бугристому шлаку, заново переживая самые острые моменты своего прошлого, а впереди, там, у горизонта, медленно проявлялся берег реки. Такой огромной, что, казалось, это было настоящее море. И чем ближе проводник подводил Гришу к ней, тем четче он понимал, что вместо воды в той реке бурлило пламя. Живое, жидкое, оно переливалось всеми оттенками желтого. Его волны накатывали на берег с оглушительным гулом, облизывали его, нагревали докрасна.
— Здесь наши пути расходятся, Григорий, — проводник остановился у самой кромки огня. — Теперь черед твой шагнуть в пучину, проявить себя, вступить в неравный бой с чудовищами и самой стихией.
Гриша встал рядом с проводником и заглянул в глубину огненной реки. Яркое словно солнце пламя протекало мимо, вздымалось могучими волнами, собираясь в бурные вихри, пенилось, как самая настоящая вода. Вода, от которой исходил невероятный жар, который, однако, никак не обжигал.
— Я доберусь? — спросил Гриша, не отводя взгляда от стихии.
— Это не мне решать. Ступай.
Проводник протянул к нему руку. Гриша тут же почувствовал, что невидимая сила начала волочить его к реке. И на какой-то миг он готов был поддаться ей, забыть обо всем, что было и окунуться с головой в огонь. Все те воспоминания, мысли о матери, ждущей его на той стороне, о ее неотправленных письмах, ослабили его бдительность. А речи проводника удивительным образом убаюкали в нем жажду сопротивления, жажду жизни.