Перехватив поудобнее нож, Гриша опустился на колени над Степой, схватил его за растрепавшиеся волосы и приподнял голову над асфальтом. Поднес нож к горлу и… замер. В очередной раз на Гришу накатила волна сомнения. И увлеченный процессом, он не успел ее остановить, обуздать.
«А что, если я уже первостепенный? — подумал он, голосом бухгалтера Шаца. — Что, если все это время я сам и был главным героем? Ведь все эти убийства, каннибализм, путешествие к миру мёртвых… все эти сверхспособности и погони с полицией… Что это, как не самый настоящий сюжет? И он вертится вокруг меня. Незаметно, подло заставляет меня идти у себя на поводу. Толкает меня на поступки… Что если…»
Закончить мысль он не успел. Где-то позади раздался короткий хлопок выстрела, и Гриша почувствовал удар в затылок, после чего все замерло. Струи воды прекратили свое движение, стрекот хлопушки в багажнике прекратился. Мир застыл, словно в объемной фотографии.
— И вот мы снова встретились с тобою.
Гриша обернулся и увидел фигуру в сером балахоне, чьи полы волочились большими складками по тротуарной плитке.
— Иль думал ты, что убежать способен от участи, что ожидает все живое? — проводник протянул руку. — Пойдем, теперь твой путь лежит в один конец. И тяжек будет он. Я лично прослежу.
— В прошлый раз ты говорил точно так же, — огрызнулся Гриша.
— Все то же действо, но история другая. Твоему духу больше некуда вернуться. Твой якорь в мире этом поднят навсегда, — проводник указал на красную дыру в затылке все еще сидевшего над Дудкой тела Гриши. — Умерь свой пыл и покорись.
За его спиной из чистого воздуха проявился уже знакомый прямоугольник ослепляющего света.
В двенадцатой квартире двадцать седьмого дома по улице Артема Таня, спавшая, уткнувшись лицом в кухонный стол, резко проснулась и схватилась за грудь. Она почувствовала, будто часть ее души небрежно вырвали из тела. Ту самую часть, от которой она так сильно хотела избавиться. Прижав дрожащие ладони к лицу, Таня разрыдалась.
14 Гносис
Дудка сидел на скамейке, положив одну руку на бутылку пива, а вторую, прижимая к груди. Июль в этом году выдался еще жарче июня. Солнце, стоявшее в зените, нещадно поливало аллею своими лучами, загнав старушек с брошюрками о боге в тенек. Временами они посматривали на Степу с нескрываемым недовольством. Он отвечал им тем же. Это была молчаливая перебранка, в которой старушки обзывали его алкоголиком, а он ругал их за то, что они втюхивают наивным людям пилюлю от всех невзгод. Плацебо с привкусом церковных свечек.
— О! Степка! — послышался радостный знакомый голос.
Дудка обернулся и увидел, как вдоль стел с именами солдат к нему почти трусцой семенил Рупор. Подойдя к скамейке, он бесцеремонно плюхнулся на нее, похлопал по полам пальто, приглаживая их, и протянул Дудке руку.
— Привет, Рупор, — тот пожал ее здоровой рукой и подтолкнул к бездомному бутылку пива. — Угощайся.
— Ты где пропадал? — на пиво Рупор даже не смотрел. — Сколько тебя, месяц не видно было?
— Три недели.
— Три недели… Я уж подумал грешным делом, что тебя того, — он цокнул языком.
— И не ты один, Рупор. И не ты один… Нет, помирать мне еще рановато. Просто помялся немного. По-хорошему я еще в больнице должен быть, но мне там не по себе. Наша травматология и снаружи не ахти, а внутри так вообще…
— Эт есть такое дело, — кивнул Рупор. — Не курорт. Бывал там пару разков. Позапрошлой зимой ихние эскулапы мне чуть палец на ноге не отняли. Сказали, что отмерз на совсем. А я им дулю показал и ушкандыбал восвояси.
— И что, как палец?
— А ничего. Расходил потихоньку. На месте висит. Никого не трогает. Ну а у тебя чего?
— А у меня сотрясение средней тяжести и перелом двух ребер. Пришлось полежать чуть-чуть.
— Ого, серьезный набор. По скидке одним пакетом взял?
— Можно и так сказать, — Дудка коротко рассмеялся, сильнее прижав руку к груди.
— И где ж тебя так угораздило?
— Машину свою разбил.
— Ту зеленую?
— Ага.
— Сильно разбил?