— Вот видишь? Это именно то, о чем я и говорил. У тебя есть характер. У тебя есть своя история. Свои страхи…
Последнее слово мужчина протянул так, словно пробовал его на вкус. Никите это совсем не понравилось.
— Вы знаете, мне уже пора, — он принялся торопливо складывать карты в коробку. — Было интересно поговорить и все такое, но меня мама ждет дома. Мы сегодня с ней договорились…
— Ты никуда не пойдешь, — мужчина резко повернулся к нему и схватил за руку.
Никита замер. В один миг все опасения и нехорошие предчувствия по поводу мелочи на пиво, и просьбы закурить испарились. Голова опустела, мысли из нее выдуло уже не едва заметным холодком, а настоящим ледяным шквалом.
— Да, правильно, — мужчина смотрел на Никиту не моргая. Казалось, он гипнотизировал его, как змея гипнотизирует кролика. — Ты боишься. Я слышу твой страх. Я чувствую его запах. Он выдает тебя. Выдает с потрохами. Такой густой, богатый… Такой никогда не выходит у этих затычек. Бледные тени без малейшего вкуса. Ими невозможно насытиться. Но ты… — он жадно втянул носом воздух. — Ты пахнешь совсем по-другому. Ты не поверишь, сколько я искал такого, как ты. Не плоского. Живого…
Болезненная боязнь людей у Никиты проявилась не на пустом месте. Это был длительный процесс, тянувшийся всю его сознательную жизнь, отправной точкой которого стала короткая, но знаковая стычка с Димой Стариковым в детском саду. В тот день они играли в песочнице и по какой-то причине Дима очень сильно хотел копать ямку именно Никитиной лопаткой. Проснувшийся в Никите собственник оказался против. Началась возня, мальчики вцепились в несчастную пластмассовую лопатку, как два кота, не поделивших кусок мяса. Напряжение между ними возрастало с каждой секундой и неизвестно чем кончилась бы эта ситуация, если бы в нее не вмешался другой ребенок. Косвенно, конечно. Женя из параллельной группы — его фамилию Никита не знал — пытавшийся залезть на невысокую металлическую горку, стоявшую по соседству с песочницей, упал с нее. Да так неудачно, что умудрился сломать себе руку. Никита видел, как это произошло. Обе кости переломились с отчетливым и громким треском, предплечье выгнулось под неестественным углом. Женя, лежа на земле, свернулся калачиком и, держась за руку, заплакал. Что было дальше Никита помнил смутно. Он точно знал, что отпустил лопатку и позволил Диме Старикову одержать верх в незначительном споре. Но тогда это было не важно, ведь ум его был занят другим. Молодой и резвый, бурно формирующийся, он вовсю осознавал открывшуюся ему новую истину – человеческое тело хрупкое. Человеческое тело можно сломать. Очень легко сломать. И осознание этого посадило в душе Никиты маленькое зернышко страха, которое росло долгие годы заботливо поливаемое и удобряемое житейскими невзгодами. В третьем классе школы Никиту укусила собака. Врач сказал, что попади она на пару сантиметров выше, и его колено больше никогда бы не заработало (Звук ломающейся руки Жени). В шестом его побили после уроков хулиганы и выбили два зуба. «Ничего страшного, — сказал отец. — Молочные и сами должны были выпасть». В голове же Никита снова услышал хруст сломанной руки. В девятом одноклассница зарядила коленкой ему прямо промеж ног. Он не знал, что она хотела этим сказать, да и по большому счету это было не важно. Главное, что в дальнем уголке сознания Никита опять услышал хруст кости. Он увидел заплаканное лицо Жени, лежащего калачиком возле детсадовской горки. После поступления в институт в жизни Никиты выдалась небольшая передышка длинною в пять лет. Но, как водиться, стоит тебе расслабиться, и жизнь бьет под дых с новой силой. Спустя неделю после получения диплома о высшем экономическом образовании Никита столкнулся в подъезде с тремя парнями. С тремя злыми, безработными парнями, у которых чесались кулаки и горели трубы. Никита сдачи не дал. Да и не смог бы, даже если захотел. Получив в лицо струю из перцового баллончика, он тут же смекнул что к чему, свернулся на полу калачиком, прикрыв голову руками, и получал по полной. «Хорошо хоть не пырнули» — сказал бы на это отец, если бы был еще жив. В тот самый миг семечко страха, наконец проросло. И не в дерево, а в целый лес, в котором на долгие три года затерялся Никита. Долгие три года в добровольном отшельничестве, запертый в квартире матери, без работы, без друзей, он сидел, приходил в себя и боролся со своим страхом. И когда наконец он решил, что кризис миновал, когда он, наконец, осмелился выйти из своей берлоги к людям, то снова услышал отчетливый хруст ломающихся костей. Вот только на этот раз рука была не Женина. Рука была его.