Сперва он почти ничего не почувствовал. Мясо было таким, каким он и ожидал, холодным, жестким и совсем не вкусным. Оно комком застряло где-то в горле, отказываясь опускаться ниже. А потом… Потом в Грише что-то сдвинулось с места. И это был не пережеванный кусок отца. Нет. На короткий миг, на долю секунды мир вокруг вдруг приобрел краски. Он стал правильным и логичным. Пронзительное понимание бессмысленности всего и вся отступило. Впервые за долгие годы, за десятилетия, оно исчезло, дав Грише вздохнуть полной грудью. А потом все вернулось в «норму». Словно ничего и не было. Никакого облегчения, никакого смысла, только короткий приступ эйфории больше похожий на простую галлюцинацию. Потом он побежал в туалет, где его стошнило.
Откинувшись в кресле и отогнав неприятное воспоминание, Гриша взял с подноса правую кисть Никиты Разумкова. Положив ее в миску срезом вниз, на тот случай, если кровь вытекла не вся, он начал делать надрез у основания большого пальца. Пройдясь ножом по центру ладони, он довел разрез до среднего пальца и остановился. Опыта в работе с кожей у него не было, от чего приходилось действовать осторожно. Он не знал наверняка откуда, но в нем была четкая уверенность в том, что для того, чтобы все прошло гладко, нужно сохранить как можно больше исходного материала.
По телевизору женщина с грубыми мужскими чертами лица рассказывала о том, как неуважительно к ней относятся окружающие.
Гриша срезал кожу с ладони лоскутами, медленно и кропотливо отскабливая ее от жира и остатков крови. С пальцев – стягивал уверенными рывками, будто выдергивал креветку из панциря. Спустя пол часа, он закончил с правой кистью, он принялся за левую. К тому моменту, когда кожа обеих ладоней Никиты Разумкова была аккуратно выложена на подносе в виде своеобразных схем, документальный фильм кончился и по телевизору крутили повтор старой передачи про ловцов крабов. Грише это показалось забавным, потому что у «голых» кистей в миске было определенное сходство с членистоногими, копошившимися в клетках-ловушках. Пронаблюдав пару минут за тем, как замерзшие и измотанные матросы борются со стихией в попытке заработать себе на пропитание, Гриша включил звук на телевизоре погромче, на тот случай, если он не выдержит и закричит.
Наступило время для самого главного.
Решив начать с левой руки, пока правая еще была способна на мелкую моторику, он поочередно натянул пустые кожаные пальцы Никиты Разумкова на свои собственные. С большим возникли проблемы, он никак не хотел налезать и все время сползал, но Гриша, повозившись немного, решил вопрос кардинально – сделал надрез у основания. Затем, он приложил первый лоскут кожи к своей ладони, взял заготовленную заранее нитку с иголкой и начал пришивать его к себе. Борясь с дрожью в пальцах, превозмогая боль, он пришивал поверх своей ладони части ладони Никиты Разумкова. Кровь тонкими струйками сочилась из проколов по запястью, пропитывала рукав рубашки, капала на старые не глаженные брюки, оставляя неотстирываемые пятна.
Григорий Титов ел своего отца на протяжении недели. Он сгрузил его тело в ванну, обсыпал солью и периодически отрезал от него куски. Четырехглавая мышца, двуглавая, грудная, широчайшая мышца спины. Гриша узнал эти названия из учебника по бодибилдингу. Он пробовал мышцы по очереди, системно, желая понять, какая из них даст больше того самого ощущения наполненности, осмысленности и правильности. Какой кусок человечины навсегда избавит его от навязчивой мысли о том, что все вокруг – дешевая пьеса с второсортными актерами, лишь притворяющимися людьми. И каждый раз ему удавалось прикоснуться к этому заветному свету всего на миг, который тут же превращался в рвотный позыв.