Закончив мыть руки, Гриша снял небольшое вафельное полотенце с ручки духовки, повернулся к Шацу и принялся их вытирать. Делал он это бережно, словно полировал какой-то дорогостоящий и хрупкий антиквариат.
— Они у меня новые, — Гриша сказал это вслух, но говорил будто сам с собой. — Я их сам себе сшил. Представляешь? Никогда бы не подумал…
Убедившись, что руки сухие и чистые, он отбросил полотенце в сторону, взял второй стул, поставил его напротив Шаца и сел. Около минуты он сидел молча, взглядом изучая вжавшегося в подоконник бухгалтера.
— И что же в тебе такого особенного? — после затянувшейся паузы, наконец спросил Гриша. Этот вопрос уже не звучал, как разговор с самим собой, но Шац отвечать не спешил. — Выглядишь ты так же, как и все остальные… Говоришь, ходишь, дышишь тоже как они. Тогда что? Я просто хочу разобраться.
— Где мои жена и дочка? — эти слова Шацу дались с большим трудом.
— Я бы на твоем месте о них не волновался. Лучше скажи мне, чем ты лучше остальных затычек? Почему именно ты второстепенный?
— Я не понимаю… Скажи, что ты с ними сделал.
Гриша тяжело вздохнул и недовольно закатил глаза.
— Кирилл, ты начинаешь меня раздражать, а я не люблю, когда меня раздражают, — он встал и вышел из кухни, а через пару секунд снова показался на пороге. В обеих руках он держал за волосы по голове. Одну с длинными каштановыми кудрями – жены Шаца, и вторую, с черным каре – дочки. Он поднял их и поболтал, словно те были игрушечными. Затем протянул вперед вторую. — Папа, папа, — он изобразил писклявый голос, которым, по его мнению, должна была говорить дочка, — дядя Гриша просил нас посидеть тихо и не кричать, но мы не послушались. Да, Кирилл, — он резко переменил голос на чуть более низкий, подняв голову жены, — мы не послушались Гришу и вот, что с нами стало. Не повторяй нашей ошибки. Не зли его.
Гриша швырнул головы на пол, рядом с ногами Шаца. Тот испуганно дернулся, отшатнулся. Ножки стула скользнули по линолеуму и окончательно потеряли сцепление. Шац, содрав кожу на затылке углом подоконника, упал и очутился почти лицом к лицу со своей дочкой. Окровавленный обрубок шеи торчал кверху, а глаза… подернутые дымкой голубые глаза, которые он так любил, смотрели сквозь него в пустоту.
— Помогите! — не выдержав, Шац заорал во всю глотку. От его крика зазвенел подаренный тещей на свадьбу хрустальный сервиз, пылившийся на верхней полке кухонного шкафчика, и люстра, которую они вместе с женой «подарили» себе на прошлый Новый Год. — Помогите!
Он засучил ногами и руками, в приступе паники потеряв последние крупицы здравомыслия, но куски удлинителя крепко держали его на месте.
— А вот кричать не надо, — Гриша подошел к Шацу, отпихнул голову дочки в сторону носком туфли, и принялся его поднимать. — Мы же не хотим, чтобы пришли соседи?
«Они и не придут, — подумал Шац, не сводя глаз с дочкиного взъерошенного каре. — В этом и прелесть частного сектора. Свой дом, с огородом и погребом. Воздух чище, чем в центре. Соседей не слышно. А им не слышно тебя. Им не слышно тебя…»
Но, несмотря на это, Шацу все равно хотелось кричать. Кричать, пока голосовые связки не порвутся, пока кровь не пойдет ртом, пока чертов хрустальный сервиз не разлетится на мелкие кусочки и не захватит с собой люстру.
Дождавшись, когда Гриша вернет его в вертикальное положение, Шац резко запрокинул голову и затылком врезал ему прямо по подбородку. Раздалось громкое «клац», а сразу за ним последовал стон. Гриша отступил на шаг назад и приложил ладонь ко рту. В это же время Шац снова закричал так громко, как только мог: — Помогите!
К его несчастью тех соседей, что физически могли услышать его крики дома еще не было. В отличие от Шаца у них все друзья и родственники были еще живы и никакие поминки посреди недели не освобождали их от работы.
Оправившись от удара, Гриша убрал от лица руку, увидел кровь на ладони и тихо выругался.
— Ты что ж это делаешь? — он злобно посмотрел на Шаца. — Я из-за тебя язык прикусил.