— Я имел в виду перчатки резиновые или что-то типа того.
— Иди, говорю. Не тяни время. И помни, молния боится тебя больше, чем ты ее. Ну, или как там обычно в таких случаях говорят?
— Это не смешно, — Петя шмыгнул носом и обреченно побрел к центру вершины горы. — Вот прям, совсем-совсем не смешно…
Первая летняя гроза разошлась не на шутку и на глазах превращалась в настоящую бурю. Одинокие деревья у подножия меловой горы гнулись и трещали под порывами ураганного ветра, их ветви хлестали друг друга, словно бились не на жизнь, а на смерть. Дождь молотил по земле с неистовством, погружая окрестности в море белого шума. Молнии сверкали одна за другой, расчерчивая небо паутиной белого огня и устремляясь вниз копьями божественного гнева.
Петя, вздрагивая каждый раз, когда по равнине прокатывался раскат грома, остановился в центре пятачка земли, на вершине горы. Его дождевик шелестел и развивался на ветру, словно обрывок оранжевого паруса, на боку которого темнели следы недавних падений.
— Поперек! — послышался сзади приглушенный голос Дудки. — Поперек ветра!
Петя повертелся на месте, пытаясь определить направление, затем выставил перед собой на вытянутой руке попугая. Его промокшие крылья тут же поймали ветер, а радужный хвост затрепетал как растрепанный флаг. Петя почувствовал натяжение и начал потихоньку отпускать веревку. Попугай, в свою очередь, стал подниматься все выше и выше над горой. Он метался то влево, то вправо. Раскачивался, виляя на воздушных волнах и размахивая радужным хвостом, пока окончательно не превратился в едва различимое на фоне темного неба пятно.
Крепко сжимая в руках конец насквозь промокшей веревки и горлышко пустой бутылки шампанского, Петя замер. Затаив дыхание, он стоял на вершине горы, слушал, как шуршит его дождевик, и ждал. Подобно искушенному рыбаку, закинувшему приманку, он ждал, когда добыча распробует ее, потеряет бдительность и клюнет. И тогда… Тогда…
Перед глазами Пети из глубины подсознания всплыл образ его деда. Тот сидел на бревенчатом пирсе ссутулившись. Его руки безвольно лежали на коленях, а рядом, в воде плавала старая бамбуковая удочка.
Петя знал, что это всего лишь воспоминание. Безобидное воспоминание событий, свидетелем которых он никогда не был. Фантазия, созданная его мозгом по чужому рассказу. Но все же он видел ее как наяву. Так четко, в таких подробностях…
Очередной разряд молнии сверкнул в небе прямо над горой. С оглушающим треском он метнулся к крошечному красному пятну-попугаю. Яркая вспышка поглотила воздушного змея, перескочила на веревку и вдоль нее понеслась прямиком вниз. Все произошло так быстро, что Петя не успел ничего сообразить. Лишь почувствовал, как лицо и руки на короткий окатило жаром, а потом все погрузилось в белое сияние. Весь мир за долю секунды растворился, перестал существовать. Все, что осталось от меловой горы, летней бури, оранжевых дождевиков и Дудки, стоящего где-то позади – яркий, равномерный белый свет, сквозь который медленно проступала все та же картина. Река, бамбуковая удочка, плавающая в воде, бревенчатая пристань, и мужчина, сидящий на самом краю. Его ноги свешены с края, спина слегка сгорблена, а руки безвольно лежат на коленях. Но на этот раз что-то было не так. Что-то изменилось. Петя был уверен в этом, ведь как ни как он был автором этой картины. Но что же было не так? Петя подошел ближе. Он не чувствовал земли под ногами. Он не слышал никаких звуков. Все его внимание было сконцентрировано на сидящем мужчине. На его сгорбленной спине, на его руках и макушке, в центре которой темнело пятно электрического ожога. Не осознавая себя, Петя приблизился к мужчине, положил руку ему на плечо и понял, что это не то знакомое плечо, на которое он рассчитывал. На пирсе сидел не его дед. Нет. На пирсе сидел он сам. Это была его спина, его руки, его макушка и уж точно именно его обгорелое пятно на ней. И в этот момент его захлестнула волна непередаваемого страха. Тяжелого, липкого словно мед страха. Но не молний. Это был страх смерти.
Петя хотел закричать, но не мог. Губы не слушались, а тело будто налилось свинцом. Преодолевая сопротивление воздуха, превратившегося в кисель, он развернулся и попытался побежать, но пирс под ногами начал разваливаться на части, таять, словно кубик льда. Потеряв всякую опору, Петя беспомощно вскинул руки и начал падать. Постепенно время растягивалось, замедлялось. Ложное воспоминание меркло, угасало, пока, наконец, вокруг не осталось ничего кроме непроглядной тьмы. Тьмы, в которой не было ни верха, ни низа. Лишь застывший в падении Петя и кое-что еще. Едва различимое, смутное. Там, вдалеке. Четыре мерцающих красных точки. Пара слева и пара справа. Петя смотрел на них, пытаясь понять, что это. А точки, в свою очередь, смотрели на него. И когда, казалось, мир остановился окончательно, они сдвинулись с места. Четыре мерцающие красные точки, четыре зорких глаза над вытянутой мордой, полные ярости, силы и… огня. Огромный черный пес вынырнул из бесконечной тьмы и замер, будто ожидая чего-то. Затем, его пасть открылась, обнажив огромные желтые клыки, и из бездонной глотки вырвалось оглушающее «ГАВ!».