Она встала из-за стола и опять ушла в комнату с полками, а когда вернулась, в руках держала пару свечей, короткий жезл с пучком длинных черных перьев из хвоста петуха на конце, тряпичный мешочек и плитку шоколада.
— Помощь нужна? — поинтересовался Дудка.
— Нет, — холодно ответила она, выложила предметы на стол, раскрыла мешочек и принялась рассыпать содержавшуюся в нем муку по столешнице. Петя с интересом наблюдал, как на дорогом дереве из поначалу никак не связанных линий проявился целый рисунок. Он отдаленно напоминал какой-то из глифов, которые Петя зубрил в свободное время, и все же отличался от них. Это было изображение креста и длинной вертикальной линии, непонятного значения, обрамленных завитками.
Закончив рисовать, Таня встретилась взглядом с Петей.
— Это Трость и Крест, — объяснила она. — Веве для Папы Легбы. Приглашение.
— Ты что, моего стажера учишь без спроса? — Дудку явно не интересовали ритуальные особенности вуду. Он прекрасно их знал и не питал к ним особого уважения. Ему претила сама идея отсутствия четких правил. Ведь магия – это тоже работа. А если делать ее абы как, то и выйдет не пойми что.
— Учу, — Таня завязала мешочек с мукой и аккуратно отложила его в сторону. — Ему было интересно.
— Ему всегда все интересно, но это не повод забивать его уязвимую голову всякими непотребствами.
— Ты держишь его уязвимую голову в рабстве, а Вуду, это религия свободы. Пускай немного подышит.
Дудка фразу оценил и хмыкнул. Тем временем Таня расставила свечи на столе, нежно подула на фитили, от чего те тут же загорелись.
— И откуда же ты такая взялась? — фокусом со свечками Дудка тоже был поражен, но тщательно старался это скрыть.
— Это какая же? — девушка возмущенно вскинула бровь.
— Сама знаешь.
— Нет, скажи мне, — по ее тону было понятно, что она прекрасно знает, о чем он, а весь разговор превратился в маленькую игру в кошки мышки.
— Экзотическая, — увернулся от пули Дудка.
— Если ты про мою кожу, то для страны, в которой я выросла, она вполне нормального цвета. Чего не скажешь о твоей.
— Ну, то, что ты не местная я уже понял. Просто если все обойдется, то нам придется вместе как-то уживаться. А учитывая то, как кончили другие ведьмы в городе, я хотел бы знать, с кем имею дело.
— Если ты это называешь так… — Таня разорвала обертку шоколадки и начала разламывать плитку на квадратики. — Я не настолько экзотичная, как кажется. Во мне четверть белой крови. Мой дед был родом из этого города. Он приехал на Гаити, чтобы работать, и в конце концов остался там жить. Но корней своих не забывал. Это он дал мне имя. Это он научил меня языку. И это его квартира. После того, как он умер, — она разложила кусочки шоколадки вокруг рисунка, — я захотела посмотреть на его родину. Увидеть своими глазами ту необычную страну, про которую он рассказывал. Но когда приехала сюда, поняла, что многое изменилось. Стало другим.
— Так ты бросила свою семью и осталась жить здесь?
— Да, — кивнула она и села.
— Это как-то странно, — вклинился Петя.
— Если бы тебе дали выбор, жить на Гаити или здесь, ты бы так не говорил, — она прижала указательный палец к губам, давая понять, что ей требуется тишина. Убедившись, что расспросы окончены, она взяла в руку жезл с петушиным хвостом и начала распевать что-то на непонятном языке (наверное, гаитянском), подмахивая перьями в такт песне.
Петя с интересом наблюдал за тем, как девушка издавала гортанные звуки, обводя жезлом кусочки шоколадки на столе. Как ее глаза постепенно закатились, движения стали рваными, резкими, а туловище начало раскачиваться взад-вперед. Не прошло и двух минут, как Таня ввела себя в состояние глубокого транса. Ее голос стал ниже, приобрел хрипотцу. Слова песни слились в монотонное мямленье.
Вдруг, пламя свечей покачнулось, будто под веянием сквозняка. Девушка замерла, рука с жезлом обмякла и опустилась.
— Он здесь, — проговорила она со значительно усилившимся акцентом. — Папа Легба здесь. Он принимает мои молитвы. И он принимает мои дары. Он готов поделиться со мной знанием. Он готов ответить на мои вопросы.
Завороженный происходящим, Петя, приоткрыв рот, неотрывно смотрел на чернокожую женщину, сидевшую по ту сторону стола. Дудка же напротив, не испытывал никакого восторга. Он, подперев здоровой рукой голову и чуть ли не зевая, постукивал мизинцем по столешнице, в ожидании конца представления.