И чем больше Гриша об этом думал, тем сильнее в нем крепла уверенность, что Дудка ТОТ САМЫЙ. Что водоворот жизни, на окраинах которого ошивался Гриша, вертится именно вокруг странного мужика без пальцев. Неописуемая, необъяснимая уверенность, граничащая с безумием. И граничащая настолько тесно, что сидя на кухне, в окружении выеденных голов, Гриша опять усомнился в собственной правоте.
«А что, если я действительно сошел с ума? — подумал он. — Что, если у меня началась белая горячка? А все эти фокусы с предметами, все изменения, которые происходили со мной за эти полгода – просто бред воспаленного мозга? С моей цистерной выпитой водки за плечами было бы не удивительно… Или может я заболел? Ведь я ел сырое мясо. Очень много сырого человеческого мяса. От этого, вроде как, можно сильно заболеть».
Он пощупал карманы мертвого Шаца и нашел его телефон. Достал, несколько секунд пытался приладить не слушавшийся палец трупа к сканеру отпечатков, а когда ему это все же удалось, тут же полез в интернет.
— Куру, — Гриша прочитал название найденной болезни вслух. — Распространялась через ритуальный каннибализм, а именно поедание мозга человека, страдавшего этим недугом, — его рука сжала телефон сильнее.
Он постарался вспомнить всех тех, кого поглотил. Никто из них не был похож на больного человека. Его взгляд скользнул дальше по тексту и остановился на графе «симптомы». В ней мелькали такие неизвестные Грише слова, как атоксия, миоклония, хорея. Но его внимание привлекла та часть, что была проще и, что самое главное, обнадеживала. В ней говорилось, что на первых стадиях у больных Куру наблюдалось затруднение ходьбы, чего он за собой совершенно не замечал. Еще в статье говорилось о неконтролируемых движениях головы. Их у Гриши так же не было. Конечно, на поздних стадиях начиналась деменция, которой он так боялся, но перед этим должны были появиться хоть какие-то другие симптомы.
«Нет, никакого Куру у меня нету, — успокаивал он себя. — Если я и спятил, то либо от водки, либо…»
Гриша подошел к раковине, протянул вперед руку, взялся за носик смесителя и напряг мышцы. Метал прогнулся под давлением, словно пластилиновый. На хромированной поверхности остались четкие, хорошо просматривающиеся следы от пальцев.
Гриша провел по ним рукой и ощутил неровности. Затем направил на смеситель камеру телефона и сделал снимок.
«Если я сошел с ума, то на фотографии вмятин видно не будет» — подумал он и посмотрел на экран. Вмятины были на месте. Это вернуло Грише часть былой уверенности в себе. А еще заставило задуматься о том, что подобных сомнений до этого вечера он за собой не замечал. Не может ли их появление быть результатом поглощения мозга Шаца? Не может ли быть так, что одна из самых ярких черт его характера передалась Грише, подобно способности манипулировать предметами, перенятой у паркового фокусника?
Гриша остался ночевать в доме Шаца не только потому, что не имел плана дальнейших действий. Да, он решил выждать немного, посмотреть, куда повернет сюжет пьесы после того, как из нее выдернули целых двух второстепенных персонажей. Но главной причиной было то, что, увлекшись ужином, он сам того не заметил, как засиделся допоздна, и автобусы из пригорода в центр в такое время уже не ходили. Конечно, он мог бы пройтись пешком или испытать удачу и проверить не передалось ли от Шаца вместе с неуверенностью еще и умение водить автомобиль. Но так как никаких причин для спешки не было, Гриша все же решил остаться до утра.
Спать он лег в кровать хозяев дома и сделал это без каких-либо душевных терзаний. Для него три обезглавленных тела, два в зале и одно на кухне, не значили ровным счетом ничего. Гриша даже за людей их уже не считал, а потому, совершенно не беспокоился по поводу ночевки по соседству с мертвецами.
Ночью Грише приснился странный сон. В нем он гнался за безликим призраком, на одной руке которого был лишь мизинец. Гнался и никак не мог догнать. Как Гриша ни старался, сколько бы сил не прикладывал, призрак всегда маячил впереди, словно дразня и издеваясь. Под утро сон сменился другим. На этот раз в нем было множество людей. Они толпились вокруг Гриши, обступали его плотным кольцом, говорили что-то громко и невпопад. Их голоса сливались в один громкий шум водопада. Гриша напрягал слух, он пытался разобрать, что хотят от него все эти люди, а они подходили все ближе и ближе, сужая кольцо. Вертясь на месте, Гриша умолял их прекратить, умолял замолчать, оставить его в покое. А потом к нему пришло озарение. Он вспомнил их лица, вспомнил кем они были. Его окружали все те, кого он убил. Его отец, люди из парка, юный фокусник… Даже Шац с женой и дочкой стояли в толпе, тыкая в него пальцами. И как бывает во сне, Гриша не увидел, но понял, что у него самого уже нет лица. Оно поблекло, истерлось, потеряло черты, а на его месте теперь лица всех тех, кого он поглотил. Что нет теперь больше никакого Гриши Титова. Он растворился, потерял себя и стал чем-то средним. Чудовище Франкенштейна с четвертым разрядом по сварке. А люди вокруг все наступали и тыкали пальцами, пока из их ртов доносился уже нестерпимо громкий шум водопада.