Гриша проснулся под звуки грозы. Несмотря на ранний час на улице было темно, словно в сумерках. Дождь барабанил по окнам, ветер трепал деревья, тучи то и дело изрыгали из себя белое пламя молний и рокочущие раскаты грома.
Не глянув на будильник, Гриша встал с кровати и направился прямиком на кухню. Он не помнил, что ему снилось, но был уверен, что этот сон принес ему новое знание. Принес понимание того, что нужно было сделать дальше.
Дом за ночь не изменился. Тела жены и дочки все так же лежали на полу в гостиной, пропитав насквозь кровью ковер. Их Гриша переступил не глядя. На кухне все так же на широких тарелках были расставлены три головы. Три выеденные, пустые головы, отлично просматривавшиеся с улицы через небольшое окно, у которого стоял стул с привязанным к нему телом Шаца. Никто за весь вечер и ночь в то окно не смотрел, и не посмотрит еще очень долго.
С порога Гриша направился прямо к столу. Он взял, лежавший на нем нож и сделал то, что должен был сделать. То, что подсказывало ему его извращенное подсознание. Он лишил Шаца лица.
Грише пришлось перевернуть вверх дном все шкафы в гостиной, пока он не нашел набор для шитья. Он собирался поступить так же, как поступил с руками фокусника. Он не знал, что это даст, и даже не пытался гадать. Он просто делал то, что делал. Чистый импульс без крохи осознанности. Животный, грязный, именно такой заставляет людей совершать самые мерзкие и ужасные поступки.
Набор для шитья Гриша отыскал с трудом. Он перевернул вверх дном всю гостиную, вывернул на пол содержимое шкафчиков и тумбочек, пока не наткнулся на коробку с иголками и нитками, спрятанную, естественно, в самом труднодоступном месте.
— Что за хозяйка такая? — жаловался Гриша, перенося коробку на диван. — Сразу видно, что в этом доме носки мужу не штопали…
Он с укором посмотрел на тело жены, после чего разложил необходимые ему предметы на диванной подушке. Ножницы, зеркальце, нитки с иголками. Затем сходил на кухню и принес оттуда лицо Шаца.
Усевшись поудобнее, Гриша включил телевизор, несколько секунд молча переключал каналы, пока не нашел тот, на котором безостановочно крутили новости (как хорошо, что в доме была спутниковая тарелка), отложил пульт в сторону и начал шить. Во второй раз дело шло еще медленнее, чем в первый. Намного медленнее и не так аккуратно. Кровь из ранок все время норовила затечь в глаза, и Гриша то и дело морщился, сдувая красные капельки с носа и бровей. Работать с зеркалом тоже было непривычно. Смотря на свое отражение, он все время путался где лево, а где право, отчего швы получались неровными, с крупными и грубыми стежками. А новая склонность к сомнениям лишила его руку твердости, в которой он так сейчас нуждался.
Когда дело было сделано, дождь на улице уже сошел на нет. Побушевав над городом, гроза пошла дальше, на восток. Тяжелые тучи на небе поблекли, расступились и вышедшее из-за них солнце светило в окно гостиной.
Гриша смотрел в свое отражение в зеркале и не знал, что дальше. Ему не нравилось то, что он с собой сделал. Это была не тонкая, почти ювелирная работа, как ему поначалу казалось. Нет, это была работа мясника. Лоскуты чужой кожи свисали с его лица, потерявшего форму, превратившегося в маску смерти. Его глаза, смотрящие из-за двух пар век, казались такими маленькими, будто кто-то вдавил их глубоко внутрь черепа. А рот… длинная рваная рана с неровными краями, под которой болтался смятый морщинами подбородок.