На обратном пути, проходя мимо раскрытых дверей шла, Хабибулла жестом указал Баджи место подле двери.
— Постой здесь! — сказал он, а сам вошел в зал.
Большой зал был уставлен столиками, за которыми сидели богато одетые мужчины и женщины, ели и пили. В конце зала возвышалась эстрада, где показывали свое искусство певцы, музыканты, танцоры. Между столиками сновали девушки в белых передничках, разнося сладости, фрукты, цветы.
Веселый смех и шум ударяют в голову Хабибулле. Он юлит между столиками, угодливо изгибаясь, как служка в кебабной. Он принимает поручения от мужчин, спешит от одного столика к другому, отпускает по пути любезности дамам, особенно барышням. Он необычно оживлен, и даже темные очки не могут скрыть этого от окружающих.
«Вот где надо искать невесту!» — думает он восхищенно.
Баджи заглянула в дверь вслед Хабибулле.
Аллах праведный! Как они красиво одеты, эти женщины в зале, как сверкают их кольца и ожерелья!
И тут же Баджи охватило недоумение: в женщинах, сидящих за столиками, в прислуживающих барышнях, в распорядительницах-патронессах Баджи узнала азербайджанок, хотя лица их были открыты и сами они, не смущаясь, свободно разговаривали с мужчинами. Неужели это возможно?
Но вот на эстраду поднимается мужчина. Он строен, красив. У него высокий лоб, тонкое лицо. В руках у него нет ни тара, ни кеманчи, он не поет, не танцует. Он только говорит. О чем? Баджи нелегко понять. Но в голосе его Баджи слышит песню и музыку, в жестах улавливает что-то похожее на танец. Никогда не слышала Баджи, чтобы так красиво говорили.
Незаметно для себя Баджи переступила порог, пошла вдоль стены к эстраде, глядя в упор на декламирующего актера. И он, казалось, смотрел на нее. Она скользила легко и бесшумно, но ее необычный для этого зала наряд привлек внимание.
— Куда ты лезешь? — услышала она вдруг сердитый шепот. Это Хабибулла поспешил сюда с другого конца зала — он чувствовал себя ответственным за поведение Баджи.
Взор Баджи оставался прикованным к актеру.
— Уйди отсюда! — сказал Хабибулла громче, но Баджи не двигалась с места. — Уйди, говорю! — прикрикнул он.
Окружающие зашикали на Хабибуллу — он мешал слушать. Хабибулла замолчал.
— Браво, Гусейн, браво! — стали кричать в зале, когда актер умолк.
Хабибулла воспользовался шумом.
— Пошла домой! — набросился он на Баджи и рукой указал в сторону выхода, но актер, раскланивавшийся с публикой, уловил жест Хабибуллы и сам жестом остановил его: пусть девочка останется!
Хабибулла, виновато улыбнувшись, подчинился актеру — сейчас тот был властителем зала. Но когда актер покинул эстраду, Хабибулла сказал неумолимо:
— Пошла домой, сейчас же! — и стал толкать Баджи к выходу.
Баджи оборачивалась, искала актера глазами — ведь он разрешил ей остаться. Увы, эстрада была пуста! Баджи вышла из зала, нехотя поплелась домой.
Вслед за Баджи явился Хабибулла. Вид у него был самодовольный.
— Я и на этот раз оказался прав! — сказал он. — Ты не поверишь, Шамси, кто загляделся на твой ковер… — И так как лицо Шамси выразило любопытство, Хабибулла нарочно помедлил: — Никогда не поверишь…
— Кто же? — не выдержал Шамси.
— Муса, Муса Нагиев! — торжествующе ответил наконец Хабибулла. — Он похвалил твой ковер.
— Муса Нагиев! — воскликнул Шамси с несвойственным ему восторгом, и восторг этот был уместен, ибо Муса не просто богач, но царь богачей, всесильный человек. Равным ему, может быть даже выше него был в городе только один человек — богач хаджи Зейнал-Абдин Тагиев. Они оба — Муса и хаджи Зейнал-Абдин — царили в умах многих людей, и трудно было сказать, кто из них важней, подобно тому как трудно сказать, кто сильней — лев или тигр.
— Я, конечно, этим воспользовался и немедля предложил Мусе приобрести коврик, — солгал Хабибулла. — Муса, по-видимому, склонен это сделать… Боюсь только, что он потерял ключ от кассы, — добавил Хабибулла озабоченно, имея в виду крайнюю скупость богача, про которую в городе ходили целые легенды.
— Каждый тратит свои деньги как хочет, — ответил Шамси, пожав плечами, как бы оправдывая богача. — Надо, однако, умеючи подойти к Мусе, и я уверен, он хорошо заплатит. Впрочем, такому человеку, как Муса, я готов уступить сколько возможно… Что ж до тебя… — лицо Шамси приняло обычное торгашеское выражение, — то один рубль со ста, как всегда. Надеюсь, не откажешься?
— Я буду не я, если не продам Мусе коврика! — воскликнул Хабибулла воодушевляясь.