Определенным в инженере Кулле было одно: он был пьяница.
Шли среди рабочих разговоры, что в молодости он жил в Америке и работал на нефтепромыслах «Стандарт-ойл». Обладая знаниями, не лишенный способностей, он делал большую карьеру как инженер, но в пьяном виде допустил ряд крупных промахов, был уволен, скомпрометирован и уже не мог нигде устроиться на подходящее место.
Тогда Кулль уехал искать счастья в Россию, в Баку, и стал работать на нефтепромыслах фирмы «Братья Нобель». Русская водка пришлась ему по вкусу еще больше, чем виски, и его стали частенько находить в нефтяных лужах и канавах. Фирму «Братья Нобель» пришлось покинуть и искать местечка поскромней. Такое местечко нашлось на «Апшероне», где жалованье Кулль стал получать в три раза меньшее, чем прежде, но где нравы были не так строги, как среди чопорной немецко-шведской служилой знати фирмы «Братья Нобель».
Америка, «Стандарт-ойл» поступили с инженером Куллем сурово, сурово поступила с ним и фирма «Братья Нобель», но в глубине души Кулль не был на них в обиде. Да, ему не удалось добиться успеха, и это, разумеется, неприятно, думал Кулль, но ни Америка, ни «Стандарт-ойл», ни чопорные «Братья Нобель» не становятся от этого плохими. Ведь таков мировой закон: один преуспевает, другой терпит крах. Жизнь напоминает карточный стол. «Сегодня — ты, а завтра — я!» — как поется в одной красивой русской опере. Конечно, «Апшерон» — не «Братья Нобель», но ничего не поделаешь: работать в конце концов можно и здесь, а главное — пить сколько влезет!
Рабочие испытывали к инженеру Куллю двойственное чувство. С одной стороны, они не могли сказать о нем что-либо особенно дурное — он не позволял себе кричать на рабочих, ни, тем более, кого-нибудь ударить, как это до недавнего времени позволяли себе некоторые промысловые инженеры, он никогда не придирался понапрасну. Но, с другой стороны, рабочих злило, что инженер всегда поступал при этом «строго по закону» и согласно «Правилам», вывешенным в промысловой конторе на видном месте, а законы эти и правила неизменно направлены были против рабочих, в пользу владельца промысла. Перспектива потерять «Апшерон» и снова искать службу явно не улыбалась Куллю. Поэтому инженер Кулль никаких поблажек не давал.
Приказчик, следовательно, говорил с полным знанием дела.
— Худо нам здесь, в казарме для бессемейных: кто хочет — командует нами! — снова раздался голос Рагима.
— Скажи спасибо, что есть где переночевать, не то спал бы под небом или в какой-нибудь пещере, как спят у нас за Араксом! — возразил пожилой тарталыцик из Ардебиля, сосед Юнуса по койке. Он прибыл сюда на заработки из Южного Азербайджана и благодарил бога, что приказчик, за хорошее угощение разумеется, устроил его на жительство в казарму. Да, с приказчиком надо жить в ладу, время от времени приходится и поддакивать ему.
Ободренный поддержкой, приказчик сделал шаг по направлению к койке, на которой, свернувшись калачиком, спала Баджи, и крикнул:
— А ну, давай!
Юнус встал между приказчиком и койкой. Фигура его выражала решимость.
— Не связывайся ты с ним, Юнус, — его время еще не пришло! — послышался спокойный голос из глубины казармы. — Царя, правда, уже нет, но хозяева и их приказчики еще живы. Закон на их стороне.
Юнус внял совету.
— Хорошо, — сказал он, стиснув зубы. — Сейчас сестра уйдет.
Обернувшись к Баджи, он тронул ее за плечо.
— Кто это? — не разобрала Баджи спросонья и испуганно вскочила.
— Надо идти, — сказал Юнус тихо. — Администрация не разрешает ночевать.
— Кто? — не поняла Баджи.
— Администрация.
— Министрац?.. — Баджи увидела в дверях приказчика. — Армянин? — спросила она шепотом.
Юнус махнул рукой: вот глупая — при чем тут это?
Они вышли во двор, уселись на штабели труб. Нужно было запастись терпением — до утреннего поезда оставалось еще немало часов. От нечего делать Баджи принялась считать звезды. Она сосчитала до ста…
— Кормят тебя? — спросил вдруг Юнус.
— Кормят! — важно ответила Баджи, не отрывая глаз от звездного неба. — Много ем, вкусно!
— Спишь все там же, на галерее?
— У меня теперь еще лучшая подстилка. Как у самой Ана-ханум. Ругя мне дала.
— А не бьют тебя? — спросил Юнус, пытливо вглядываясь сквозь мрак в лицо сестры.
Баджи медлила ответом.
Не осмеливалась она, что ли, жаловаться на дядю? Или боялась посеять вражду между дядей и братом? Она помнила, как угрожающе сдвинулись брови Юнуса, как сжались губы, когда он сказал про дядю: «а если обидит…» Не решалась она огорчить брата? Или стыдилась признаться, что ее побили?