Да и в целом все прошло, как и принято в Никитиной жизни – неплохо, но и не так чтобы хорошо. Прошло! Не так, как ожидалось, представлялось, но и не совсем уж так чтобы иначе. Если оценивать по школьной системе, то на троечку с плюсом… Ну ладно – на четверочку с минусом, уговорили. А так все по-прежнему: когда ничего не ждешь, то и расстраиваться вроде нечему. Никита пробовал растолковать эту кем-то избитую истину Миле, но та все равно смотрелась несколько огорченной тем, что ее задумка воплотилась кое-как, то есть совсем не так, как она того хотела, а едва ли наполовину. Одноклассники тем временем, ссылаясь на поздность и усталость, просили разрешения идти, откланивались и таки уходили. Ощущалось, что и они не в восторге от вечера, но и не так чтобы сожалеют о своем поступке в виде прихода… В итоге Мила с Никитой остались вдвоем. Никита доходчиво объяснял ей, что этого следовало ожидать и пора бы уже снимать розовые очки. И вообще снимать любые очки и улучшать зрение. Былого не вернешь, а все попытки склеить разбитый кувшин обречены на. И существенно, что разбитый не каким-то там негодяем, не по злому умыслу или неосторожности, а разбитый самой судьбой, изнутри – надтреснул от времени кувшин. И будет тебе, полно, полноте сокрушаться на сей счет.
Они собрались и вышли на улицу. Там, под горящими фонарями, во всю красу плясал очередной весенний снег, до крайности обворожительный и завораживающий на вид в подсветке, но ощутимо мокрый, до содрогания, при соприкосновении. Такой вот плотный снежок сыпал, наглядно иллюстрирующий всю многоаспектность бытия и путающий следы.
Но на следующее утро снег растаял без следа, не оставив и мокрого места от воспоминаний вчерашнего.
Функциональная яма, или Сочинения эпохи заката всего
Еве Адамовне Ребровой
Неспроста и непросто живется тому, чья фамилия Я. Но Я как-то как бы и жил…
Осуществлялся ожидаемый дождь, за которым Я с интересом следил. А вдруг!? Но тетки без возраста, трудяжничащие неподалеку, с таким апломбом и азартом обсуждали биографию Аллы «Барисны», что сдерживать подступающий хохот становилось все сложней. Хотя врачи и вовсе не велели ничего сдерживать, утверждая, что смех продлевает жизнь, тогда как последствия антисмеха изучены еще не вполне. Будь Я цветком, то сумел бы, пожалуй, изящно завять от этой душной, тошной, вздорной болтовни о грандиозных концертах-бенефисах, о творческих планах и готовящемся новом альбоме, исполненном дорожек о самом сокровенном и потаенном. Но в вялотекущем воплощении Я не был цветок. Выпала функция прозаичней – опробовать качество человечье, познавая свойства очередного умопомешательства. Эксперимент, надо сказать, протекал с переменным успехом. А, впрочем, все суть одно: сначала тянулся к солнцу, как колос, затем процесс приостановился и Я принялся подсыхать, а в итоге как всегда предстоит припасть к земле, чтобы, когда сойдет снег, грянул новый цикл правдоподобного наваждения. Тем же Я промышлял и в прошлых появлениях, перелистывая учебник истории безошибочно узнавая себя, то в скакуне Александра Македонского, то в бесследно исчезнувшей скульптуре работы Лео да Винчи.
Поэтический ход мысли обламывали заскорузлые тетки, которые все никак не могли угомониться и, собравшись с силами, приступали к новому раунду тяжелых переговоров. На повестке: последние известия из стана Звезды, которая своей яркостью и блеском словно бы оттеняла их невзрачные жизни, хотя сами тетки рассуждали в том духе, что потусторонний наблюдатель мог бы заблудиться, решив, что бытие Аллы «Барисны» определяется сознанием этих самых теток. Без них звезда, мол, пропадет. И, действительно, кто ж ее увидит – без зрителя?
Казалось бы, кто дал Я право столь зло и строго рассуждать о порядочных, вероятно, женщинах, к тому же беспорядочно называя их «тетками»? Ведь сам-то Я как бы кто? Чего успел? В чем преуспел? Подобные вопросы непринято задавать себе, поэтому ответов здесь ждать не стоит. Тогда как сам Я в основном был занят всякой ерундой вроде рассуждений о философии футбола и ассортиментности автомобилизма. А все-таки, Ева Адамовна, раздражение Я не было беспочвенным. Лепестки ух вяли не зря. Хриплый хохот шамана прорывался весьма не случайно. Думаете, раздражение было продиктовано некой заурядной двуличной обидой, которая теперь вот так запросто давала о себе знать? Или в Я просыпался, дремавший все эти годы в подкорке, женоненавистник? Хотя иные девушки зачастую ставили диагноз вопросительно-утвердительно: «стало быть, ты ненавидишь женщин?» Нередко, ясно, подразумевая самих себя.