Старик (в сильном волнении). Погоди!.. Гриднев... Василий?
Юноша. Седел нет - из мешков поделали, стремена навили лыковые. Неделю он учит ребят ходить в атаку - кусты рубят шашками. Лошаденки маленькие, брюхатые. Но ничего. Сегодня ударят во фланг противнику.
Старик. Подожди же! Вася Гриднев... Я его знал. Воевали вместе... Слушай, ты где жил в Москве? Тебя как звать?
Юноша. Я?.. Алексеев... Крестили Павлом. У Гавриловны жил, аптекарши. Дом на Серпуховском проезде деревянный. Сам учеником на Михельсоне.
Старик. Брось, перестань!.. Это же я Алексеев! Павел Иванович... Я у Гавриловны жил. Первый этаж с крыльца налево. Шестеро наших заводских стояло у нее. Моя койка у двери сразу. Одеяло пестрядинное из деревни привез. А летом спал в дровяном сарае.
Юноша (недоверчиво). Ну?..
Старик. Отец, Иван Васильевич... Калужской губернии, Думинического уезда, деревня Выселки.
Юноша (тревожно). Ну?.. И мой батя тоже.
Старик. И под Питером я был - от михельсоновцев группа. Штаб в баронском доме сгорелом... Как мы пришли, он еще дымился. Собака черная бегала, выла.
Юноша. Да вон она сидит! Я ей хлеба дал... И тоже дым.
Старик. Сапоги на мне были австрийские тогда, помню. Рука болела - мы в Петрограде ревизию частных сейфов делали в банке, буржуй ладонь прихлопнул железной дверцей. Со зла.
Юноша. Так это он мне прихлопнул. Вот у меня тряпочкой замотано.
Старик (тихо). Знаешь, ведь я - это ты.
Юноша. Ты - это я?.. Как?
Старик. Ну да. Только через время.
Юноша. Погоди! Ты ведь старик, дед. Тебе сколько? Восьмой десяток небось?
Старик. Семьдесят шестой пошел. Понимаешь, это они соединили нас - те, которые из будущего. Сейчас ты и есть ты. А после станешь я.
Юноша. А я сам куда денусь?
Старик. Да никуда! Состаришься. То есть сперва мужиком станешь, взрослым, а потом состаришься и станешь мной... Смотри, как совпало, получилось. (Глубоко вздыхает.) Сердце даже прихватило. Где у меня корвалол-то?
Юноша. Выходит, и мне стукнет семьдесят пять?.. Не верю.
Старик. Еще бы! В двадцать лет допустить невозможно. Я и сам не верил. Первые-то года какие длинные! Из детства в юность. Каждый час чувствуешь, что живешь. Но потом она подкрадывается, старость. Отдельный день долго идет, а года быстро набираются, незаметно... Слушай, раз такое дело, я тебя предупредить могу. Чтобы тебе мои ошибки миновать.
Юноша. Значит, это я, который вот со мной разговариваешь?
Старик. Ты.
Юноша. Как здорово!.. Ну скажи, отец, как у тебя там? У меня то есть. Как все будет получаться? Мы с ребятами тут вот разбираем - кто министром, кому армией командовать. Прежние-то, царские, теперь полетели. Наша будет власть. Ты объясни, кем я стану. Командиром фронта, а?
Старик. Фронта?.. Нет, не будешь.
Юноша. Ну хотя бы полк под моим началом.
Старик. Не. Провоюешь рядовым.
Юноша. А почему?
Старик. Так получится.
Юноша. А потом? Как отстоим революцию, тогда кем?.. У нас лектор был, про звезды рассказывал, Луну, Солнце. Всем, говорит, надо учеными быть.
Старик. Ты ученым не станешь. Рабочий.
Юноша. Опять рабочий?
Старик. Да.
Юноша. На Михельсоне?.. И жить у Гавриловны в дому?
Старик. Какая там Гавриловна?! У нее дом отберут. Завод у Михельсона тоже. Все станет нашим. Но ты рабочий.
Юноша. А в песне поется: "Кто был ничем, тот станет всем". Ты что же, не старался, не хотел подвиг совершить или что-нибудь?
Старик. Еще как! Революция началась, только и думал, что героем стану, все меня будут знать.
Юноша. Вот и я мечтаю. Мы тут про подвиг думаем все.
Старик. Ну правильно. Твои мечты, которые сейчас, и есть мои молодые мысли. Но не получилось.
Юноша. А почему? Ты расскажи, как прожил.
Старик. Семья... Как прожил? Семья, дети - три сына. Только они погибли, все мои сыновья. (Плачет.)
Юноша (тихо). Ты что, отец?..
Старик. Видел-то их совсем мало. Почти ничего такого и сделать для них не мог особенного. Таня училась после гражданской, стала медиком, врачом. Выучилась, надо ехать в Среднюю Азию на трахому. Тогда многие заболевали глазами. Слепли. По городам, по улицам нищих незрячих - не протолкнуться. Потом на оспу в Поволжье - эпидемии подряд шли, целыми деревнями лежали. С холерой тоже боролись. Тогда от холеры помирали тысячами.
Юноша. Сейчас мрут.
Старик. Про это и разговор... В Белоруссии тоже была - там лихорадки болотные косили народ.
Юноша. А ты?
Старик. А я здесь, в Москве. Дома. Один на все. Со смены с завода идешь, в очередях настоишься. Пришел, мальчишек потрепал по голове одного, другого... А дров наколоть, печь растопить, поесть приготовить, постирать. Да бригадмил - с бандитами, с хулиганьем бороться, милиции помогать. Да субботники, да воскресники. Сыновья росли сами. Потом сорок первый год, война. Смотрим с Танюшей - они уже в шинелях. Первым Павел пошел - такой красивый, высокий, как бывают молодые парни. И один за одним: "До свиданья, папа, до свиданья, мама". Но не случилось того свидания.
Юноша. А дальше что?.. Бобылем остался?
Старик. Дальше?.. Дальше в сорок четвертом на лестнице звонок. За дверью девушка в гимнастерке, взгляд суровый. "Вы Павел Иванович?" - "Ну я". - "Мы с Павлушей вместе служили в части..." Зашла и вдруг плачет. Убивается, слова сказать не может. Мне бы самому плакать, а я ее утешаю. Выплакалась: "Ладно, пойду..." - "Куда ты пойдешь, оставайся, квартира большая..." - "Я, - говорит, - замуж никогда не пойду". "Почему, - говорю, - не идти? Неужели фашисты так над нами наиздевались, что детей в России больше не будет?" И в сорок пятом тоже звонок. Парень. Этот про Колю рассказывал, младшего. Фотографии принес, ордена. Сам из Ленинграда, у него там все близкие погибли в блокаду... "Оставайся, места хватит..." "Ладно, останусь..." Теперь замминистра. Дочку Танюшей назвал - ну в честь нашей Тани. От среднего, Гриши, тоже приехали. Опять набралась квартира, детские голоса зазвенели. Но сынов моих нет.
Юноша. А жена?
Старик. Таня?.. Она врачом на фронте. В окружение попала с ранеными. И фашисты ее убили.
Юноша. Слушай! Вот к нам в отряд питерские влились, с Нарвской заставы. Девчонки там две. Одну Татьяной звать - глаза с поволокой. Я все время об ней думаю. Это что же, она и есть?
Старик. Она.
Юноша (горячо). И мы поженимся?.. Скажи, поженимся!! Она за меня пойдет?
Старик. Поженитесь. Только я тебе говорю, ее фашисты убьют. В сорок первом.
Юноша. А с кем же это опять война? В сорок первом году? Кто на нас пойдет?
Старик. Фашизм.
Юноша. Это кто - мировая буржуазия?
Старик. Она.
Юноша. Мы-то здесь ждем - вот-вот всемирная революция грянет по всем странам... Скажи, а ты воевал в сорок первом... то есть мне воевать?
Старик. Не пустили.
Юноша. Не пустили? Как?
Старик. Не пустили, на заводе оставили сталь варить. Металла-то сколько требовал фронт? Каждый бой - кровь и металл, кровь и металл. Любую победу сперва в цехах надо было добыть. Не думай, что в тылу сахар, - техника всей Европы на нас шла. Работали, у станков падали. В литейном жара, окна плотно закрыты, чтобы светомаскировку не нарушать. Берешься заднюю стену печи заправлять - порог высокий, лопата веская да брикеты килограмм по десять, побольше полпуда. Точно не кинешь, по дороге все рассыплется. Перед открытой дверцей задерживаться нельзя - сожжет. Надо быстро подойти, размахнуться, кинуть и тут же уйти. С такта сбился - ничего не выйдет... И плавки долгие были - не то что теперь. Намотаешься у мартена, еле ноги держат, ждешь, пока металл поспеет к выпуску. Случалось, когда авария, неделями не уходили с завода. Две смены отработаешь, часа три прикорнул в красном уголке, и опять... Но силы-то откуда? Паек военный, голодный, да и того не съедаешь, потому что дети...
Юноша. Какие дети? Твои сыны на фронте.
Старик (кричит). А чужие дети?! Напротив, на лестнице, солдатская вдова молодая, Верочка, в конторе работает где-то. Двое - вот такие крохи ходят бледненькие. Как же утерпеть, не подкопить им кирпичик хлеба, не занести хоть раз в неделю?.. Эх! (Плачет.)