— Вот оно, оружие настоящего мужчины!
— Откуда оно у вас?
— Позаимствовал на кухне. Повара любезно одолжили, вот зарежу вас и верну.
— А труп куда денете?
— Ах, как вы наивны! — Он хохотнул. — Вы что, не поняли, что этот замок принадлежит мне? Впрочем, я не собираюсь вас убивать после всех этих ваших рассказов о банке и сложностях… придется вас немного попытать и оставить в живых. Вы мне еще пригодитесь. Кто, как вы думаете, отправится в банк под моим приглядом?
Я молчал. И тут он задал неожиданный вопрос:
— Если бы дьявол предложил вам вечную жизнь без каких-либо условий, вы бы согласились?
— Вопрос поставлен некорректно, — усмехнулся я, внимательно следя за каждым его движением. — Обычно известные люди отвечают категорическим отказом. Кокетничают, мерзавцы. Задайте им этот вопрос, когда они будут лежать на смертном одре. Посмотрю, как они завертятся!
Я поднялся и, держа спицу в вытянутой руке, сделал несколько шагов по направлению к Геворкяну. Все это время я не спускал с него глаз. Я караулил каждое его движение. Расстояние между мной и Геворкяном стремительно сокращалось. Когда оно достигло полуметра, он привстал с ножом в руке и сделал вид, что нападает на меня. Он был убежден, что я шучу.
Мое спасительное умение внезапно ускоряться не подвело меня и на этот раз: я проткнул его спицей прежде, чем он успел до меня дотянуться. Я нанес мастерской удар, укол профессионала, у которого за плечами не одна фехтовальная победа. Геворкян простоял какое-то время, содрогаясь всем телом, с вытянутой рукой, напряженными ногами и шевелящимися бровями. Выглядел он при этом комично. Спустя полминуты он навзничь рухнул на пол. Вот тебе и до свиданья, друг мой, до свиданья…
Зрелище, достойное пера Шекспира. Я как бы видел себя и своего соперника со стороны. Вспомнилась сцена дуэли Меркуцио и Тибальда. Не хватало только музыки Прокофьева.
Видимо, Геворкян не ожидал, что его можно так быстро и легко укокошить. Скорее всего, он не был до конца уверен, что мое умение ускоряться — это правда, а не фантазии Вики. Об этом говорили его выпученные от изумления глаза. Пришлось сделать над собой усилие и прикрыть их. Я вспомнил его рассказ: «Приснился мне тут сон. Будто мне двадцать лет. Моя родная Сретенка. Мама стоит на балконе. Я бегу по двору, за мной гонится страшный мужик с топором. “Мама, не жди меня к обеду!” — успеваю я крикнуть. Мама спокойно отвечает: “Я все-таки подожду”». Насколько мне известно, его мама давно ждет сына на том свете. Вот и дождалась. Интересно, что она ему приготовит на закуску. Жареные мозги дятла? Фаршированную селезенку селезня? Отварное сердце Бонивура? Или запеченный поросячий хвостик?
Я уже извлекал орудие убийства из обмякшей груди Геворкяна, подумывая, а не исполнить ли мне над трупом врага бурятский танец орла, как дверь распахнулась, и в комнату влетела Вика. Она была босиком и в халате на голое тело.
— Негодяй! — воскликнула она, заламывая руки.
— Уймись, ты не на сцене, — холодно сказал я, вытирая спицу о простыню, на которой возлежало тело Геворкяна.
— Ты убил его!
— Есть немножко.
— Негодяй… — повторила она уже другим тоном.
— Сбылась мечта всей твоей жизни: ты вдовица.
Она подошла ближе и, не скрывая любопытства, склонилась над телом мужа. Ногой потыкала труп в разных местах.
— Вроде помер. Может, ты и меня убьешь? — вопрос ее прозвучал насмешливо.
После паузы я ответил:
— Нет, не убью.
Хотя стоило бы. И образ Вики, образ прекрасной девушки с каплями дождя на бархатных ресницах, остался бы чистым, незамутненным воспоминанием, полеживая в сокровенных глубинах моей памяти — там, где хранятся не замаранные убийствами и изменами романтические надежды, наивная вера в справедливость мироустройства, стремления к светлым идеалам и прочая мура в том же роде.
Я ее, конечно, не убью. Пожалею. Кроме того, от еще одного душегубства меня удерживал и страх за самого себя: я боялся превратиться в маньяка. Надо уметь вовремя остановиться. Во всем должна быть умеренность, а также равновесие, гармония и соразмерность, об этом еще Пушкин говорил. Я и так был засыпан убийствами, как снегом. Убийства не должны обрушиваться на моих потенциальных жертв неконтролируемо, как град с неба.
— Нет, не убью, — повторил я.
— Почему? — спросила она.
— Я женщин не убиваю.
Я не врал: на моем боевом счету пока еще не было ни одной представительницы слабого пола. Тамара Владимировна не в счет. Она сама виновата. И не я убивал ее, за меня это проделал Корытников. Жену же я оправил на тот свет из сострадания, то есть из гуманистических соображений. Это было не убийство, а акт милосердия. Любой, побывавший в пекле войны и видевший страдания смертельно раненных друзей, это подтвердит. А вокруг нас всегда идет война. И мы в ней либо жертвы, либо убийцы.