Это не аскеза, хотя от мира и мирской жизни отрывало на полгода с 1-го мая до 7-го ноября, из тайги выходим только на зиму, по пояс в снегу не походишь, многие соблазны отрезало по дефолту, в Уссурийской тайге мог самосовершенствоваться почти без помех.
Когда наконец вернулся через несколько лет в город, сообщил старым друганам, что не курю, не пью, занимаюсь своим телом и духом, пошли все на хрен, звери умытые.
И все так же по-прежнему остаюсь аскетом, что удален от писательских посиделок, конф, и всяческих съездов. В ответ полный игнор, дескать, такого писателя вообще не существует, мы вообще такую фамилию и не слышали.
Меня вполне устраивает, ненавижу эти дурацкие пьянки, где эти существа сбиваются в стадо, полагая, что так становятся стаей. Читатели у меня есть, это главное, а от любых литературных премий отказался с момента «гласности и перестройки».
Никогда-никогда не старался поддерживать дружеские связи с редакторами. Напротив, старался их избегать. Любая дружба обязывает!.. Друг и даже просто приятель допустит поблажку другу, а это значит, может пропустить в печать слабое произведение, если оно, конечно, не совсем провальное, закроет глаза на некоторые огрехи.
Такого отношения не хочу и никогда не хотел. Редактор может закрыть глаза, но читатель не закроет. Слабая книга может остановить продажу следующих.
Не посещаю тусовок, различных конов. Там большинство с той же целью завязывания связей и укрепления внелитературных позиций, к тому же пить давно бросил, а непьющий в пьющей компании – это же классовый враг и шпиен.
В то же время я человек дружелюбный, у меня много друзей, а из писателей только Гомер, Шекспир, Кант, Толстой, Чехов и вообще все топовые авторы и философы всех времен и народов, не говоря же о всех известных фантастах мира.
Не думаю, что прогадал с обществом.
На ВЛК я был единственным без высшего образования, черной костью, из пролетариев, что резко ставило меня по другую сторону высокого забора, отделяющего высокодуховную и утонченную интеллигенцию от грубого и невежественного народа, которого люди с дипломом брезгливо сторонились.
Не обязательно быть подонком, чтобы заподозрить, что раз уж я единственный из писателей, что пришел в литературу прямо от станка, вообще из литейного цеха! – то это проект партийных кругов, тем гадам нужен свой человек в литературной среде.
И потому сразу враждебное отношение еще в харьковской писательской организации, к тому же я по наивности не скрывал, а бравировал, что меня исключили из восьмого класса за драки, а школу закончил заочную сразу три класса за год, потому что молоденькие учительницы были моложе меня, рослого красавца, геолога, представителя самой романтической профессии в те времена, о которой слагались песни.
Я создал при Харьковской писательской организации КЛФ, в котором проводил постоянно конкурсы на лучший фантастический рассказ. По моим условиям все подавали свои произведения под девизом, теперь бы сказали «под ником», выбирали лучшие сообща, потом называли победителей, и только потом раскрывались фамилии победителей.
Такое было неслыханно, мог победить и «враг», но и это объяснили тем, что я от партийной верхушки, потому мне такое позволено.
Черные списки! Ну, об этом периоде рассказал во «Мне 65».
С этим пришел и на ВЛК в Литинститут, но т.к., и там я единственный, кто от сохи, т.е., от станка, все остальные с одним, а то и двумя высшими, то понятно, слава тупого работяги примчалась раньше меня и радостно заорала: люди, вот он, плюйте на него!
Помню, как не поверили, что у меня уже огромная библиотека фантастики на английском, принесли книжку на английском, целой толпой стояли вокруг, ожидая как вот щас опозорюсь, но я быстренько прочел сразу на русском указанный ими абзац, на что вожак той группы, милый и предельно интеллигентный Володя Арро, в будущем глава Ленинградской организации писателей, только покрутил головой и тихо сказал: «Удивительно».
Борис Стругацкий сказал тогда очень юному Андрюше Балабухе, что в Литинститут прибыли молодые писатели на двухгодичные усиленные курсы, нужно пригласить в ресторан ЦДЛ на встречу с ним тех, кто пишет фантастику. Но писал я только один, бедный Балабуха ломал голову и пригласил просто «приличных», а меня как бы забыл, я напомнил и напросился сам, все еще не зная о том, что на мне ужасно черная, распугивающая интеллигенцию, метка.