— Все равно. — Лена перешла на шепот. — Его же били там. Ты что, хочешь, чтоб тебя тоже так?
Октябрь представил себе старшего Шарова — сгорбленного, еле передвигающего ноги, трясущего головой.
— Не говори глупостей. За что меня забирать? Но если ты боишься — давай сожжем.
Лена задумалась.
— А как сожжешь? На керосинке, что ли? В комнате нельзя, дымом будет пахнуть.
— То-то к оно. Давай пока спрячем, а потом на дачу поедем и там сожжем.
Она подошла к книжным полкам, встала на стул и вынула со своей полки нетолстую книгу в красной суперобложке. Октябрь взял у нее книгу и оказал:
— Постой возле двери на всякий случай.
Он сбросил ботинки и встал на край своей койки. Теперь он поверх шкафа видел лицо сестры — Лена смотрела на него серьезно, глаза были красные и припухшие.
Октябрь оперся на верхнюю доску шкафа, осторожно закинул ногу, затем встал на шкаф коленями и, наконец, выпрямился. Прежде чем что-либо делать, он оглянулся: не видно ли его в окно. Убедившись, что в окно его могут увидеть разве что воробьи, он поднял руки и осторожно сдвинул решетку на вентиляционном окошке. Это был его неглавный, запасной тайник. Он сунул туда книгу и закрыл решетку.
— Не видно? — взглянул он на сестру.
— Нет.
Октябрь спустился.
— Только не вздумай доставать ее оттуда, Кнопка, — сказал он, нажимая сестре на нос. Рука была в известке, на носу остался след.
— Что же я, дура, что ли, — рассудительно сказала сестра, стирая рукой белую отметину. — Да я и не дотянусь.
Октябрь сходил вымыть руки и вернулся.
— Лен. Мама приедет — передай ей вот это.
Он положил на стол завернутые в тетрадный лист талоны.
— Это талоны на телефон. Не потеряй смотри.
— Хорошо.
Он отправился в библиотеку.
До библиотеки было полчаса езды. Надо было ехать на троллейбусе, затем на трамвае.
Трамвай шел со стороны заводов и был переполнен. Октябрь с трудом взобрался на подножку, затем на следующей остановке пролез внутрь и повис, вцепившись в поручень. Мрачные, усталые, неразговорчивые рабочие окружали его. Кончилась смена. Один из них, низенький и небритый, неприязненно дышал вчерашним перегаром Октябрю прямо в лицо. За спиной у Октября бормотали двое:
— А этот, слышь, говорит; жуковско-ильичевская группировка… А я ему: а я под Жуковым Берлин брал… А он мне: да ты понимаешь, с кем ты разговариваешь...
— Да х… ли ты с ним разговариваешь… Сам знаешь, что он за гриб, мать его...
Октябрь подумал: это же надо, и здесь говорят про постановление! Сзади продолжали бубнить:
— А я ему говорю: нет такого закона...
Трамвай остановился, и вдруг справа от Октября крепкий мужик в синем плаще резко развернулся и протянул руку с красной книжечкой.
Октябрь побелел и отвернулся: ему показалось, что рука тянется к нему. Ноги подкосились. Что ж такое, уж в третий раз сегодня.
— Граждане, пройдемте со мной. Вот вы и вы.
— Да что такое?
— Не разговаривать! Граждане, освободите проход. Пройдемте.
Октября толкнули раз, другой — он упорно не поворачивался, глядя в окно через голову небритого низенького рабочего. Мужик в синем и еще два доброхота вывели собеседников — двух пожилых дядек в пиджаках и кепках. Трамвай тронулся и зазвенел, и только тогда Октябрь перевел дыхание.
— Что, студент? С… шь, когда страшно? — хриплым шепотом, перегарно усмехаясь, прошипел небритый. Октябрь не ответил. Небритый вышел на следующей остановке, злобно оглядываясь.
Библиотека была без объяснений закрыта до девятнадцати часов. Октябрь пожал плечами и отправился в кино — рядом был кинотеатр «Серп и молот», — где посмотрел глупую, муторную кинокомедию. Лента была бездарна вся, вплоть до склеек между эпизодами. Газеты, впрочем, ее наперебой хвалили. Надо думать, кому-то она все же нравилась. Выбирать не приходилось, во всем городе шли только два советских фильма: комедия и военная драма — и один иностранный, производства Монгольской Народной Республики.
После кино Октябрь вернулся к библиотеке. У входа собралась уже небольшая кучка ожидающих, но дверь была еще заперта. Октябрь подошел к стенду и стал читать последнюю страницу «Комсомолки». Внимание его привлекла маленькая заметка под рубрикой «Их нравы». В заметке рассказывалось, как в американском городе Канзас-Сити двести тысяч человек на стадионе учинили драку и разгром, слушая английский джаз-оркестр под провокационным названием «Биттлс». Это джаз прославился своим шумным исполнением бессмысленных, развращающих слушателя громких песенок. В конце многозначительно замечалось, что за один этот, с позволения сказать, «концерт» четверо участников джаза получили по сто тысяч долларов.