Надежда. Живой! Живой!
Кирилл. До смерти мне еще далеко. Смерть меня подождет, как выразился один мой собрат по судьбе.
Надежда. Живой, боже мой! Живой, живой!
Кирилл. Живой, здоровый, успешный… Вот только немолодой. Жизнь катится к старости.
Надежда. Тарасовна!
Тарасовна (понимает с полуслова). Сейчас позову. Мигом, мигом! (С редким для нее проворством чуть ли не взлетает по лестнице.)
Надежда. Не могу прийти в себя! Кир, ты? Неужели ты?
Кирилл. Привидения в двадцатом веке немодны.
Надежда. Боже мой, ты! И какой красивый, какой молодой! Как ты смеешь говорить о старости! Ты совсем не переменился, совсем!
Кирилл. Нет, Надя, я переменился. А если на внешности не сказалось, так потому, что в холодильнике, где я жил, всё живое консервируется.
Надежда (слова его доходят до нее не сразу – она всё еще ошеломлена его неожиданным приходом). В холодильнике?
Кирилл. В Заполярье. Морозы там зверские – жизненные процессы замедляются. А старение – главная функция жизни.
Надежда (снова прижимается к нему, снова плачет). Кир!
Кирилл. Успокойся, прошу тебя…
Сверху сбегает Белогоров, за ним спускается Тарасовна.
Белогоров. Кирилл, неужели ты?
Кирилл (смеется). А ты посмотри: может, не я?
Белогоров. Ты, конечно, ты! (Троекратно целуются.) Надя, он не переменился! Раньше был неприлично почтенен, сейчас неприлично молод. Ни морщинки, ни седого волоска!
Кирилл (явно актерствуя). Есть морщины, есть и седина – только они во мне, внутри, а не снаружи.
Белогоров. Понимаю. Сколько ты вынес!.. А мы уже…
Кирилл. Считали, что я умер? Знаю.
Белогоров. Столько лет – и ни словечка, ни весточки.
Кирилл. Десять лет в тюрьме – без права переписки. А потом… Об этом мы еще поговорим.
Белогоров. Обязательно поговорим! Ты у нас ночуешь, это ясно. А какие планы на завтра? На ту неделю? Надолго в Москву? И откуда ты, из каких дальних мест?
Кирилл. Леня, ты задал столько вопросов, что отвечать нужно весь вечер.
Белогоров. Тогда скорее ужинать! Шампанское у нас есть?
Тарасовна. Неужто же не быть!
Надежда. Кирочка, садись на диван с Леней, а мы быстро всё приготовим.
Кирилл. Может, помочь?
Белогоров. Занятие нехитрое – накрывать на стол. Управятся сами.
Мужчины садятся на диван.
Кирилл. Ты, я вижу, домашний деспот. Ввел сатрапическое правление, как говорили у нас на севере.
Белогоров. Сатрап из меня не очень… А вот не мешать – просят.
Кирилл. А ты этим пользуешься. Удобно прикидываться неумехой?
Белогоров. Только в хозяйственных делах. Моя единственная привилегия – ничего не понимать в хозяйстве. В остальном я в общем нормальный человек, да и работник без особый нареканий.
Кирилл. Скромничаешь! Думаешь, в своей глуши я разучился читать по-русски? Знаешь, как у нас называется твой «Курс хирургии внутренних органов»? Библией скальпеля! Настольная книга в клиниках. Я внимательно следил, как ты поднимался до всесоюзной знаменитости. Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой…
Белогоров. Какая там знаменитость! Именитость – это да, на это я еще соглашусь. Чины и звания – только и всего.
Кирилл. Лауреат Сталинской премии всё-таки…
Белогоров. Мало ли кому эти премии давали! Подошла моя очередь получать – получил. Вроде выслуги лет.
Надежда. Леня, не скромничай! Если кто и получил премию не за выслугу, а за заслугу – так это ты.
Кирилл. Полностью поддерживаю – как врач-практик и один из незаметных учеников и почитателей профессора Белогорова. Между прочим, на севере я первый оперировал желчные протоки по твоему методу. И не одному человеку продлили жизнь твои искусственные желчевыводящие трубы.
Белогоров. Не понимаю, Кир! Следил за моей работой, читал мои книги, даже оперировал по моему методу, а чтоб словечко написать, хоть уведомить, что жив, – нет!
Надежда. Ты ведь не мог не знать, как мы мучаемся от неизвестности! Я начинаю думать, что ты жестокий человек, Кир. Не сердись – я шучу, я знаю, какой ты добрый.
Кирилл (смеется). Загадка, правда? А я вовсе не добрый, а жестокий и непреклонный. Я вообще узнал о себе много нового…
Надежда. Ты не можешь быть таким.