Лемма так и осталась стоять, где стояла, оторопело глядя ему вслед.
***
– Он хотя бы не бросается на людей?
– Нет, ваша милость. Его высочество Эрик благородный и достойный человек, он хорошо образован и прекрасно воспитан. Душевный его недуг в том, что он глубоко погружен в собственные мысли, боится общения с людьми и редко покидает свои покои.
Конечно, это было страшным нарушением этикета – спрашивать о будущем муже в подобном тоне. Динграсс, новая фрейлина Адемин, на пару лет старше, с ростом и лицом гренадера, отквиталась сразу же, назвав ее “ваша милость” вместо “ваше высочество”.
Напомнила жертвенной овце, где ее место.
Впрочем, в голубых глазах Динграсс появилось искреннее сочувствие. Словно преодолевая смущение, она погладила Адемин по плечу и сказала:
– Он хороший человек, ваша милость. Да и все в Вендиане будут к вам добры. Вы ведь… – фрейлина замялась, подбирая слова. – Вы ведь, получается, жертвуете собой ради всех. Вы спасаете мир.
Еще одна фанатичка, которая верит в чудовищ.
– И для этого я должна выйти вот так, – Адемин развела руки в стороны. – Голой.
Динграсс встретила ее сразу же, как только экипаж пересек границу и остановился на пограничном посту. Адемин отвели в одну из комнатушек, и фрейлина приказала ей раздеваться.
Даже нижнее белье нельзя было оставить.
– Такова традиция, ваша милость. Вы должны оставить позади все свое прошлое, до последней нитки. Для вас уже подготовлен достойный принцессы наряд, а я потом сделаю прическу.
Судя по состоянию волос Динграсс, она умела лишь мыть их грубым серым мылом и заплетать по-крестьянски, в косу. Адемин поежилась.
Ведь там будут люди. На нее станут таращиться во все глаза, чтобы потом обсудить каждую родинку на теле принцессы, отданной безумцу. Ей хотелось задохнуться от стыда, умереть, чтобы все это просто закончилось.
– Чулки, – напомнила Динграсс. – Нас уже ждут, ваша милость.
Адемин сняла чулки, бросила в груду снятой одежды. Распрямила спину – раз уж ей придется пройти через позор, то она это сделает по-королевски.
Снаружи выстроился почетный караул в темно-синих вендианских мундирах, и, опустив босую ногу на первую ступеньку, Адемин с облегчением заметила, что эти здоровяки не смотрят на нее. Все глаза были закрыты.
Спустившись и нервно прикрыв руками грудь и выбритый лобок, она пошла по импровизированному коридору мимо почетного караула к солидным господам, которые ожидали ее в конце пути – и вот они-то как раз таращились во все глаза. Адемин видела портрет своего будущего мужа, но никто из встречающих и близко не был похож на стройного молодого человека с завитыми светлыми волосами, тонким ангельским лицом и тяжелым тревожным взглядом.
Когда она подошла, встречающие расступились, и Адемин заметила, что в их глазах сверкнул испуг и нескрываемое сочувствие. Динграсс, которая шла следом, почти по-армейски чеканя шаг, вдруг споткнулась и оторопело проговорила:
– Ваше высочество, я…
Мужчина, который вышел к Адемин, был высок ростом, очень дорого одет и подчеркнуто модно причесан: темные, почти черные волосы были уложены заклинанием, только чары дают такую аккуратность. Лицо было бледным, с некрасивыми острыми чертами – брезгливо изгибалась линия рта, ноздри по-птичьи горбатого тонкого носа подрагивали, словно незнакомец принюхивался к Адемин, но страшнее всего были глаза.
Там не было ничего, кроме тьмы. Так безжалостно смотрят не люди, но чудовища.
Адемин замерла, не в силах пошевелиться. Даже взгляд отвести она не могла.
– Ваше высочество, – голос оказался на удивление приятным и спокойным, словно на самом деле говорил не этот человек, а кто-то другой. – Рад приветствовать вас в Вендиане. Меня зовут Рейвенар дин Аллен, мой король-отец сегодня днем приказал мне взять вас в жены.
Адемин не сказала ни слова – ноги подкосились, и она соскользнула в спасительную серую тишину обморока. К ней сразу же бросились, не давая упасть, поддержали под руки; сумрак развеялся, и Адемин увидела нескрываемое отвращение в глазах Рейвенара.
Он стоял, оценивающе глядя на Адемин – так хозяйка смотрит на кусок мяса, прикидывая, что из него можно приготовить. В темном взгляде не было ни интереса, ни похоти, лишь желание понять, как именно можно употребить живое существо перед ним.