Вот она, квартира номер четыре… Вот он, звонок…
Алексей нажал кнопку звонка. Но почему-то никто не открывал… Он продолжал давить на кнопку, но за дверью стояла тишина. Жуткое раздражение охватило его, он стал пинать дверь ногами, но бесполезно. «Куда они запропастились?» — бормотал он и все звонил, звонил…
— Лешенька, Лешенька! — послышался голос снизу. Он поглядел назад и увидел семенящую по лестнице мать в стареньком пальто. За ней возвышалась голова отца в нахлобученной на глаза кепке.
Мать, перепрыгивая короткими ножками через ступеньки, неслась к сыну. На последней ступеньке она оступилась и растянулась носом вниз. Почему-то это разозлило Алексея, его охватило чувство бешеной до-сады.
— Что же ты так неаккуратно? — проворчал он и стал поднимать мать. Та заголосила и бросилась ему на шею.
— Ой, Леночка, ой, мой дорогой внучок Митенька… — нараспев причитала она. Все, как он и ожидал.
— Да не надо же, мама, не надо, — шептал он, целуя мать в пухлую щеку. — Не надо, пожалуйста…
Поднялся и отец, легонько отстранил мать, протянул сыну крепкую заскорузлую ладонь. Потом они по-мужски обнялись и поцеловались.
— Встречать ходили на вокзал, как это мы тебя там упустили… — всхлипывала мать, пытаясь достать дрожащими пальцами ключ из кармана пальто.
— Да я же говорил, что встречать не надо, час пик, давка такая, черта с два там кого найдёшь, в этой давке, — ворчал Алексей.
— Да как же сыночка не встретить, как же не встретить, такие дела, ой, какие страшные дела… — продолжала голосить мать, никак не в состоянии вставить ключ в замок.
Отец легонько отстранил её и открыл дверь.
Вот она, родная квартира… Только все как-то по-другому… Другая мебель, другой запах… Довольно уютно, но все какое-то чужое…
— Таня-то где? — пробасил Алексей, ставя чемоданчик на пол.
— Она с Сашенькой пошла в музыкальную школу, я говорила ей, пропустите сегодня, Лешенька приезжает, а она ладит своё, обязательно надо, и все тут… Ты же знаешь её характер… Её не переспоришь…
— С мужем-то не сошлась? — равнодушно спросил Алексей, только бы не молчать и не слушать причитания матери.
— Откуда там? Да и не надо, ну его к лешему, алкаша этого, — говорила мать, снимая с себя пальто.
Снял плащ и кожаную кепочку и Алексей, и мать снова заголосила, взглянув на сына.
— Коля, погляди, Коля, он же весь седой… Коля, ты погляди, ты что, не видишь, что ли? Ой, ой, ой, сыночек, родненький, тебе только тридцать три, а ты весь седой, как старик… Ой, сыночек…
— Голова болит, мам, — мрачно процедил Алексей, снял мокрые ботинки и прошёл в комнату. Да, здорово тут все изменилось за эти годы…
— Ладно, ладно, не буду, не буду, я пельмешек налепила, сейчас разогрею, покушаешь домашнего…
Накрыли на стол, но даже материных пельменей не хотелось Алексею. Он не мог дождаться того момента, когда отец откроет бутылку водки и нальёт ему полный стакан. «Нет, — неожиданно подумал он. — Это не мой дом, здесь все чужое, мой дом остался там, в гарнизоне, среди пыли и духоты, среди ишаков и верблюдов… А здесь я жить не буду, не могу…»
Наконец-то пришла долгожданная минута. Отец чинно, молча налил всем по рюмке водки.
— Царство им небесное, — глухо произнёс он, поднял рюмку и залпом выпил. Мать не выдержала и снова заголосила. Тут раздался звонок, и она побежала открывать.
Вскоре на пороге комнаты появилась Таня, держа за руку Сашку. Сходство с покойным Митенькой было настолько разительное, что Алексей вздрогнул и побледнел.
— Здравствуй, Лешка, — тихо произнесла Таня и обняла брата. — Ты извини, Сашке обязательно надо было сегодня в музыкалку, контрольный урок, понимаешь…
— Дядя Лёша! — закричал Сашка и подбежал к дяде, но тот стоял бледный и недвижимый, не в состоянии произнести ни слова. Все переглянулись. Алексей поднял свою рюмку, залпом выпил, а потом дрожащей рукой налил себе ещё и опять выпил.
— А стаканов в доме нет, что ли? — хрипло спросил он. — Это какие-то напёрстки, я же мужик как-никак…
Поражённый его раздражённым тоном, Сашка осёкся и обиженно приостановился на середине комнаты. Таня укоризненно поглядела на брата.
— Он не понимает, Лёш, — тихо сказала она. — Ему только восемь.
— Извини, — проворчал Алексей, подошёл к племяннику и протянул ему свою загорелую шершавую руку. — Здорово, Александр, как дела?
— Хорошо, — прошептал мальчик.
— Ну и хорошо, раз хорошо, — только и сумел произнести Алексей…
…На следующее утро, проснувшись часов в пять, Алексей вышел из дома и побрёл к вокзалу…
В голове было мутно, его тошнило, он не мог даже курить. Хотелось опохмелиться, но он понимал, что в такое время это сделать невозможно. Надо было терпеть.
И тем не менее, как ни странно, настроение было бодрое. Погода улучшилась, было прохладно, но дождя не было, светила полная луна. И Алексей шагал на первую электричку… Ноги сами несли его туда. Он отчётливо понял, что не может здесь оставаться, хотя бы по той причине, что в маленькой двухкомнатной квартире ему просто не было места. Он провёл ночь в комнате с родителями на скрипучей раскладушке, постоянно ощущая, что родители не спят. А сам, поворочавшись, утомлённый дорогой, заснул часа в два ночи. А проснувшись, умылся, побрился, написал записку родителям и, не взяв с собой ничего, вышел из дома…
Ещё вчера, когда он подходил к родному дому, у него были какие-то надежды на то, что здесь он забудется и хоть как-то успокоится душой, хотя бы на короткое время. Надежды эти рассеялись как дым. Он не нашёл здесь ту точку опоры, которую искал. Ему было тоскливо и тягостно дома. Суета и хлопоты матери, суровое, морщинистое лицо отца с глубоко запавшими глазами, нарочитое бодрячество сестры Тани — все это лишь раздражало его, все это было далёкое и чужое. А своё — это там, в Таджикистане, гарнизон, пыль, жара, ишаки, дыни, арбузы и Митька, бегущий к нему… А больше ничего не было, и их не было, ни Митьки, ни Лены. Осталась от них скромная могила на русском кладбище в Душанбе… И он, рано постаревший, поседевший в тридцать с небольшим, уставший от жизни, молодой старик, понятия не имевший, что ему делать дальше в жизни… Нет, осталась ещё армейская дружба. Остались воспоминания о страшных и тем не менее славных годах молодости, когда они ежеминутно рисковали жизнью, выполняли свой долг, выручали друг друга, боролись, страдали и умирали…
В Москве в Ясеневе жил его фронтовой друг Сергей Фролов, весельчак и балагур Серёга, Сергуня, Сержик. Не было в их части столь незаменимого человека. Сергей пел, играл на гитаре, знал нескончаемое число песен, анекдотов, казалось, он их придумывает сам, потому что он никогда не повторял уже рассказанного им анекдота. Они были прекрасной парой — коренастый, черноволосый, острый на язык Сергей, с постоянной искоркой в больших карих глазах, и высокий, крепкий, белобрысый Алексей, обычно невозмутимый и спокойный.
«Вот они какие дела, Леха, — подмигнул Сергей другу, навестившему его в госпитале после того, как тот подорвался на мине и ему ампутировали правую ногу. — Здорово, правда? Повезло… Домой поеду, живым останусь и проживу сто лет… А тебе ещё служить и служить». И Алексей не находил слов, чтобы хоть как-то подбодрить Сергея. И тогда тот сам стал подбадривать могучего здорового Алексея, в белом больничном халате стоявшего над его койкой, пытался шутить и даже рассказал какой-то похабный анекдот про безногого калеку.
Потом посерьёзнел, нахмурился и произнёс:
— А в Настю я верю, Леха. Она не бросит меня… — Помолчал и добавил: — Видел бы ты мою красавицу Настю… Ни у кого таких женщин нет и никогда не было…
Но в его голосе Алексей уловил нотки сомнения и страха.
И тем не менее Сергей оказался прав. Ни на кого невеста Настя его не променяла, и они поженились вскоре после того, как он демобилизовался. Они постоянно переписывались, и Алексей знал все подробности жизни Сергея. Недавно он получил двухкомнатную квартиру в Ясеневе, а год назад у них с Настей родилась дочка Маринка.
И если в этом страшном мире и была точка опоры, так это именно то место, где обитал его друг Сергей.