Я поднялся в свою комнату, где наскоро привел себя в порядок и оставил шкатулку, дабы избежать расспросов, а затем направился к домочадцам. В гостиной царила атмосфера тепла и покоя. Пахло духами и пудрой, чуть-чуть — сбором трав, немного — сдобой. Тихо дзынькали напольные часы, отмеряя минуты. За столиком из северной березы неспешно раскладывала пасьянс Пульхерия Андреевна. Перед ней на лаковой столешнице лежали карты по три: две рубашками вверх, одна — открытая. Хозяйка снимала открытую карту и, если та подходила, укладывала в стопку поверх тузов, что дожидались в стороне. Красивое лицо Пульхерии Андреевны не выражало никаких эмоций, — из нее получился бы отличный шулер.
По правую руку от матушки Звездочадского расположилась Ангелика, с идеально прямой спиной, безупречно элегантная в своем вечернем платье из фиолетового броката с ярким цветочным орнаментом. Тетушка и племянница были похожи, но родством не внешним, а внутренним, проистекавшим от одинакового восприятия мира, схожих привычек и пристрастий. Они одинаково двигались — плавно, гибко, позволяя любоваться собой, также неспешно говорили глубокими гортанными голосами, в которые хотелось вслушиваться, схоже прятали взгляд за ширму ресниц, клонили длинные белые шеи и подносили руки ко лбу, поправляя безупречные прически.
— Тетушка, вот вам десятка червей на удачу в сердечных делах.
Ангелика подвинула карту, и от этого движения ее кружевной, отороченный розовым шелком манжет метнулся по столу, точно крыло райской птицы, оголяя белоснежное запястье. Блеснул украшенный подвесками браслет.
— Душечка, поздновато мне черви вытаскивать. От сердечных дел мне одна аритмия осталась, — покачала головой хозяйка, тем не менее карту приняла, покрутила и, уверившись в полной ее непригодности, отложила на прежнее место. — Мне теперь куда интереснее трефы, да покрупнее.
Возле стены на обитом сафьяном диване, точно античное изваяние, полулежал Ночная Тень: профиль четок и чист, высокий лоб перечеркнут темной прядью волос, рука с тонкими длинными пальцами покоится на подлокотнике в виде фигурки богини Ники. Взгляд его неотрывно следил за кузиной. Перед Звездочадским стояла одинокая свеча, колеблющийся свет которой порождал на стене отображение его профиля. Точно такой же профиль, но уже на альбомном листе, старательно заштриховывала Януся.
— С прогулки, Михаил? — приветливо улыбнулась Пульхерия Андреевна.
— Немного размял ноги, — сказал я, подсаживаясь к домочадцам с тем расчетом, чтобы оказаться как можно ближе к Янусе.
Платье ее было много проще сестриного, черты и краски милого лица не столь броски, но точно озарены внутренним сиянием наподобие того, как в рассветные часы озаряются восходом Авроры небеса. Подле Януси мое сердце сжималось от бесконечной щемящей нежности.
— Вы просто умница! Вечерний моцион способствует аппетиту. А я как знала, напекла печенья.
Прожив какое-то время гостем в семье Звездочадских, я успел запомнить их привычки. Пульхерия Андреевна была мастерицей по части сластей и сдобы, отсюда и происходил запах ванили от ее рук, запомнившейся мне при нашей первой встрече. По знаку хозяйки лакей налил травяного чая и пододвинул ко мне серебряный поднос, где грудой лежали крохотные ромбы, овалы и полумесяцы из рассыпчатого теста. В розетках поблескивали лужицы варенья из лепестков розы.
За спиной матушки Звездочадский заговорщицки прошептал:
— Не беспокойтесь, Михаил, ближе к ночи мы непременно совершим атаку на кухню. Враг в лице запеченного осетра, пары-тройки расстегаев и батареи домашних наливок будет повержен.
— Племянница привезла замечательную весть. Князь Магнатский приехал, — ради этой новости Пульхерия Андреевная подняла лицо от пасьянса и взглянула на меня, чтобы понять, как она будет мною воспринята.
— Князь Магнатский? — полюбопытствовал я, не желая разочаровывать хозяйку.
— Разве Януся не рассказывала вам? И до сих пор не показала его дворец?
Ни на минуту не прекращая штриховать портрет брата, Януся сказала:
— Какой интерес смотреть на запертый дом? Там все заросло от самой ограды. Князь приезжает не в первый раз, и мы отлично знаем, как оно обычно случается: погостит с недельку, да и укатит обратно за стену. А разговоров — на полгода вперед.
— Не наша забота судить о делах князя. Укатит, значит, так должно, — строго сказала дочери Пульхерия Андреевна. — А что до разговоров, так не мешало бы тебе начать к ним прислушиваться, люди зазря болтать не станут.
— Вот уж нет! Людям безразлично, о чем судачить, — заспорила было Январа, но кузина перебила ее.
— На сей раз обернется иначе. Князь уверяет, что путешествиям конец. Он хочет остепениться и будто бы даже подыскивает себе невесту среди местных прелестниц.
— Ангелика, да откуда только ты все знаешь?
— Вовсе не все, а только самое интересное. Но что до бала и до намерений Магнатского, знаю наверное: о том маменькиной горничной поведала ее сноха, брат которой у князя в форейторах. Во дворце полным ходом идет подготовка к балу. Ах, что это будет за бал! Одних только цветов заказано на две тысячи идеалов серебром! А музыканты, а кушанья, вина! Наверное князь позовет Лизандра, а коли его, тогда и его мышку-сестру. Бедняжка так некрасива! Напрасно она не носит очки, если постоянно щуриться, на лице появляются морщины.
— Кузина, будьте снисходительны к тем, кого Бог наградил не столь щедро, как вас, — мягко попеняла Январа.
Габриэль поддержал сестру:
— Не сомневаюсь, что для вас приглашение заготовлено загодя. Какой же бал без первой красавицы.
— Вы преувеличиваете, кузен. Однако на всякий случай я приобрела себе пару туфелек с бантами и серебряными пуговками и заказала у Жоры и Жоржа новое платье.
— Я всего лишь отдаю должное вашему очарованию. Глядя на вас, я начинаю понимать, почему наши отцы и деды прятали жен за высокими заборами.
— Вы осмелились бы держать меня за забором? Помилуйте, это же каменный век какой-то!
— О, ради вас я воздвиг бы забор до престола Господня.
— Вы настоящий домостроевец! — восхищенно молвила Ангелика. — Мне всегда нравились решительные мужчины.
Не будь я влюблен, я не разглядел бы за этой шутливой перепалкой интереса иного рода, однако собственные чувства придали мне зоркости к чувствам других. Я видел, что Ночная тень не на шутку увлечен красавицей-кузиной. Он вел себя как перед атакой: немного шальной, немного хмельной, стремительный, безрассудный и полностью сосредоточенный на объекте своего интереса. О чувствах Ангелики столь хорошо я судить не мог, но не сомневался, что она восхищается Габриэлем — Ночная Тень редко кого оставлял равнодушным.
— Вот, Габриэль, взгляни. Я закончила твой портрет.
Январа протянула брату лист, над которым корпела. На нем был изображен четкий профиль с высоким лбом, ровным носом и чуть выдвинутым вперед подбородком, даже прядь волос надо лбом была на своем месте.
— Пожалуйста, кузина, душечка, сделай и мне портрет тоже. Как я должна сесть, чтобы получилось хорошо?
Не дожидаясь ответа, Ангелика перепорхнула от стола на диван, где и умостилась, плотно прижавшись к Габриэлю. Януся нарисовала и ее. После чая мы собрались на прогулку по парку. Пульхерия Андреевна нашу затею не поддержала, сказав, что ее разморило и ей хочется побыть наедине со своими мыслями. Мы разбились на пары: я шел с Янусей, а Звездочадский предложил руку Ангелике.
Несмотря на позднее время, вечер был полон пробудившейся жизни. Вокруг пересвистывались, пели и стрекотали птицы — им наступила пора вить гнезда. Крылатые тени летали через небо по двое и щебетали без умолку. Мы бродили по туевой аллее, озаренной ровными рядами электрических фонарей, а затем сошли с нее на дорожки, уводящие прочь, во тьму. В обрамленной кружевом ветвей черноте сочно блестели звезды. Я отыскал руку Январы и переплел ее пальцы со своими в прочный замок. Смелый от темноты, спросил:
— Мне далеко до Лизандра, но все же позвольте, я прочту вам стихи?
— Вдобавок к воинской доблести вы еще и поэт? Отчего вы таились столь долго?