Горностаев громогласно расхохотался:
— Ангелица, да вы настоящая дьяволица, уж простите за каламбур! При всем желании я не смог бы изобрести более злой шутки!
Красавица выглядела растерянной.
— Но я была убеждена, что фант принадлежит Сибель. В конце концов, она спрашивала Гара про кольцо.
— Ангелика, не нужно! Пожалуйста, поменяйте желание. Я могу читать стихи, петь, танцевать до упаду, да хоть кукарекать, будь на то ваша воля, — попробовал переубедить красавицу Лизандр.
Та задумалась на мгновенье, затем решительно тряхнула головой:
— Играть — так играть. Я уже загадала: цена кольцу — поцелуй любви, менять не стану.
С Лизандра разом слетел весь хмель, поэт сделался совсем несчастным.
— Оставьте мой фант себе, — махнул он рукой.
— Смешно же я буду выглядеть с мужским перстнем на пальце. Вот, взгляните, он мне не впору. К тому же на камне ваша печать. Ну, не капризничайте! Будто вы никогда не целовались! Поцелуем больше, поцелуем меньше, — передернула плечиками Ангелика.
К моему удивлению Арик поддержал ее:
— Лизандр, не беспокойтесь. Хотя Ангелика и распорядилась мною весьма вольно, я не имею предрассудков на ваш счет. И половина тех дам, которых я перецеловал на сцене, изображая то Орфея, то Зигфрида, не были мне так близки, как вы. Мы оба артисты, нам не привыкать играть роли. Все это шутка, не более!
— По-вашему, любовь — это шутка? Предмет для торга, для игры?
— Да не воспринимайте вы все так серьезно! Кто говорит о любви? Ужели вы полагаете, будто я любил всех своих Эвридик и Одетт?
— Я сплю? Или вы и впрямь уговариваете меня исполнить безумное желание Ангелики?
Теперь к увещеваниям присоединилась и Марика:
— Лизандр, разве не из-под вашего пера вышли строки: Люблю так светло, так ярко, до одури, до хрипоты? Или вы способны сходить с ума лишь на словах? Ужели у вас никогда не возникало желания совершить безумство самому, чтобы дыхание перехватило от собственной смелости? Спрыгнуть в водопад со скалы, или искупаться в проруби, или поцеловать лучшего тенора нашего века? Да будь у меня ваш талант, какие я написала бы о том стихи! — Девушка мечтательно возвела глаза к потолку. У меня возникла мысль, что она сама не прочь очутиться на месте хоть Лизандра, хоть Арика.
— Безумство храбрых — вот мудрость жизни. Безумству храбрых поем мы славу![4] — пробормотал себе под нос Горностаев.
Лизандр одним глотком осушил бокал шампанского и решительно двинулся к Арику, каждый шаг припечатывая словами.
Люблю. Так светло, так и ярко,
До одури, до хрипоты.
Пусть ты не даришь подарки
И к сердцу не ладишь мосты.
Люблю, будто ты мой первый,
И будто последний тоже.
Средь битого щебня перлом
Ты мне всех чудес дороже.
Ты мне всех небес превыше,
Как радуга из облаков.
Бессонным дождём по крышам
Стучит в моём сердце любовь,
Смиренным огнём лампады,
Неистовым молний огнём
Горит. Иного не надо,
Лишь быть с тобой ночью и днем,
Склониться тебе на плечи,
В объятьях укрыться от бед,
Что душу рвут и калечат…
Да только тебя рядом нет.
И втуне умолкнут крики,
И я захлебнусь пустотой.
Мой ласковый, мой двуликий,
За что это сделал со мной?
— Шутка? — переспросил поэт, поравнявшись с Ариком. — Шутка?! Ну что ж, смейтесь! — и припал к губам певца в каком-то шальном, отчаянном порыве.
Я наблюдал за сценой с некоторым смущением. Остальным, похоже, тоже было неловко. Спокойны остались лишь Ангелика и сам Арик.
— Вот видите, нам с вами удалось сыграть расписанные роли, — произнес он, когда по истечении времени, показавшегося томительно долгим, мужчины разъяли губы.
Певец был абсолютно бесстрастен, будто ничего из ряда вон выходящего не произошло, Лизандр же сделался совершенно пунцовый и тяжело дышал. Я подумал, что шампанское ударило ему в голову.
Чтобы сгладить возникшую неловкость, Гар поспешил завязать глаза Марике, которой предстояло тащить очередной фант. Им оказался серебряный крест на оранжево-черной ленте «цвета дыма и пламени». Девушка медленно ощупала расширяющиеся лопасти креста, кончиками пальцев изучила круглый медальон в центре. Со своего места я не мог видеть, но знал, что там выгравирован святой Георгий, разящий дракона. На обратной стороне медальона переплелись буквы «С» и «Г».
— Никак не могу понять, что мне досталось, — поведала Марика свои ощущения. — Какой интересный предмет. Уверена, прежде я никогда не держала в руках ничего подобного. Даже не представляю, что это может быть. Итак, вот мое пожелание: хочу, чтобы владелец поведал нам историю, как попал к нему этот предмет, что он означает.
Девушка сняла повязку и с любопытством осмотрела гостей.
— Крест принадлежит мне, — сказал я.
— И что это? — подбодрила меня Марика.
— Святой Георгий. Орден, которым награждают тех, кто отличился в сражении, выведал ли важные сведения о позициях неприятеля или пленил вражеского офицера.
— За что же его получили вы?
Я приготовился ей ответить и вдруг застыл, точно пораженный громом. Потому что не знал ответа. Я не помнил, как оказался у меня святой Георгий!
Время вдруг замерло и сделалось совершенно прозрачным, точно стекло. Сквозь него четко просматривались лица собравшихся: заинтересованное Януси, подбадривающее Габриэля, с приоткрытым от любопытства ртом Марики, Горностаева с его вечной кривой усмешкой — всех, всех, всех, кто ждал моего ответа. А я, еще мгновение назад уверенный, что знаю нужные слова, вдруг обнаружил в том месте своей памяти, где должна была храниться эта история, зияющую брешь, как от удара снаряда.
Прежде, чем опустить орден в вазу, я снял его со своей груди — на мундире остался след в том месте, где он был приколот. И я должен был знать за какие заслуги меня отметили этой высокой наградой. Внезапно мне пришло в голову, что награда могла и не быть моей. Вдруг в пылу сражения я принял орден от умирающего товарища — исключительно из желания передать его семье, и не найдя более надежного места, приколол себе на грудь. А потом позабыл о том и теперь горделиво ношу знак чужой доблести.
Мысли стремительно проносились в моей голове, шло время, и нужно было, наконец, сказать что-то, но мои губы пересохли и точно склеились.
Стекло пошло трещинами, когда через него пробился голос Марики:
— Не томите, Михаил, поведайте нам свою историю!
Время вышло, а я так и не придумал, что бы солгать.
— Я запамятовал ее, — сказал я и сам поразился тому, как неубедительно это прозвучало.
— Будьте смелее! — приободрил меня Гар. — Какой интерес играть, если все отказываются исполнять задания? Вспомните, каково пришлось Лизандру! А что же душа Сибель? Я обещал вернуть ее в целости и сохранности!
Все взгляды были устремлены на меня. Еще немного, и меня начали бы уговаривать, как вот только убеждали Лизандра, и в сравнении с его мои отговорки звучали бы смехотворно. Но чем сильнее я напрягал память, тем больше расходились края обнаруженной мною бреши, и все больше событий, могущих дать подсказку, в нее проваливалось. Окажись при мне дневники, я смог бы восстановить утраченное. Но их, разумеется, не было. Как не было в моей памяти нужной истории. Меня прошиб холодный пот.
— Согласно правилам, я оставляют свой фант без выкупа. Носите его с честью, — сказал я Марике.
— Не выдумывайте, Михаил. Я не позволю вам разбрасываться имперскими наградами. Что на вас нашло? Если вы волнуетесь, так и скажите, никто вас не осудит, — услыхал я голос Звездочадского. И хотя интонации были насмешливы, я четко различал акцент, который выдавал волнение моего друга. — Вашу историю я знаю отлично, и готов рассказать ее вместо вас, если Марика согласится принять выкуп от меня.
— Ну, разумеется, мы хотим знать, как было дело, — ответила девушка.