Михаил Литов
МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ
Об одном довольно странном городе судят чрезвычайно по-разному, и слыхать, между прочим, утверждения, будто он забыт Богом, а некими словно бы нарочито злоумышляющими людьми отброшен далеко от мест чудесно озаренного лучами незаходящего солнца процветания цивилизации. Иные, правда, славят его как производящий ошеломительное впечатление мегаполис, в общем, то и дело попадаются люди, трубящие хвалу, исступленно взбаламучивающие грязь и еще много разных прочих изворачивающихся в словесном мусоре так и этак. Все это, разумеется, покажется вздором, если поискать в первую голову не досужих толков и пустопорожней болтовни, а отражения подлинных жизненных реалий. Лет двадцать назад в упомянутом городе, точнее, в парке культуры и отдыха, в задуманном, пожалуй, как многопрофильный клубе, мрачноватым кубом громоздящемся на территории указанного парка, внезапно, кстати, ставшего с величайшей интенсивностью приукрашаться и даже как будто расширяться куда-то в необозримую даль, разыгрался дурацкий фарс, явно не дотягивающий до много более высоких жанров, в частности трагикомедии, действительно отражающей дух немалого числа исторических эпох. Можно бы выразиться в данном случае и покрепче, но зачем: политики, сунувшиеся тогда в переполох, а то и затеявшие его, так и не вышли за пределы некой местечковости и не идут ни в какое сравнение с комедиантами куда более высокого ранга, резвившимися в ту пору на мировой арене и до сих пор остающимися для иных что называется незабвенными. Добавим к сказанному, что упомянутый фарс положил начало, обернулся прологом истории, которая ниже в естественном порядке потребует изложения кое-каких подробностей биографического характера. Так вот, некто из уже колеблющихся в ту пору мелких функционеров по фамилии Павлов вдруг громко, с претензией сдобрить свежей струей суховатые мероприятия партии, но в силу раздирающих его противоречий не без ноток истерии в голосе прокричал:
- А почему бы, интересуюсь я, Валечке Федоровне не занять место в президиуме? Ставлю на голосование!
Было ли это отсебятиной? И был ли президиум, иначе сказать, что подразумевал некто Павлов, внезапно обронив это слово? Возможно, общественные или какие-нибудь партийные, чтобы не сказать узко-сектантские интересы, наряду с мучительно ищущей себе применения совестливостью, принудили Павлова именно к подобному порядку действий, то бишь внезапно вырвавшемуся из его глотки восклицанию. Но с этим вправе поспорить тот факт, что наш рассказ менее всего проникнут каким-то там партийным душком и уж к чему мы в своем тесном мирке индивидуализма, нагловатого скепсиса и эстетских замашек действительно склонны, так это считать, хотя бы и вопреки здравому смыслу, политику величайшим позором нашего времени. С другой стороны, не видать особых оснований утверждать или отрицать что-либо в корне противоречивое или даже вовсе немыслимое, например, что дело отнюдь не в Павлове и тем более не в Валечке Федоровне, сколь она ни прекрасна, а в том, что на кон было поставлено - ни много ни мало - будущее посетителей парка. Кому, собственно, придет в голову, что мотивом, своеобразным припевом воцарившегося в клубе оживления решительно не могло быть, среди прочего, и подспудное, в целом фантастическое стремление некоторых проголосовать или даже не обинуясь отдать свою жизнь за это будущее как за светлое в своем роде? Из уже сказанного с предельной очевидностью вытекает, что ни от чего мы так не далеки бесконечно и не защищены надежно, как от суждения иных блуждающих и, скорее всего, попросту заблудших умов об аполитичности как о словно бы безупречном и спасительном благе.
Тем же тихим и теплым вечером и практически в то же время, как Павлов восторженно и бездумно создал свою, можно сказать, креатуру из легковесно развлекающейся Валечки Федоровны, в квартире последней раздался телефонный звонок. К тревожно визжащей трубке зайчишкой прискакал супруг упомянутой дамы Острецов. Вопросительная улыбка играла на его поразительно тонких губах, придававших ему облик человека принципиального и безнадежно увязшего в каких-то казенных сферах. На первый взгляд это совершенно невыразительный субъект, всего лишь с некоторым пузцом, вполне добродушный на вид, не более того. Вкрадчивый голос шепнул ему в ухо:
- Ну и дает ваша жена жару, ну и колобродит, аж пыль из-под копыт. Вы спрашиваете - где? Да в клубе, почтенный, в клубе нашего знаменитого парка.
Неизвестный уже без особой надобности внес уточнения касательно адреса и прервал связь. Острецов поверил, совершенно не усомнился. Мгновенно взбесившись, он выбежал на улицу, остановил машину, в которой по-своему бесновался водитель, а вместе с ним какие-то еще писклявые существа, и, превратившись из мудрого тихони в обманутого мужа и неистового ревнивца, помчался не лучшим образом устраивать свою личную жизнь. Откровенно образовавшаяся при этом безгубость его открытого в неслышном крике рта могла навести на соображения о призрачности его существования.
Раскрасневшийся, взлохмаченный, не на всякий вкус роскошный в этот миг своего восторга и упоения Павлов все еще разыгрывал роль живущего простой народной жизнью человека и даже, переборщив с азартом, немножко чувствовал, как если бы и сознавал себя таковым. Приседал он, танцуя, и выбрасывал в быстром и грубом па то одну, то другую ногу перед неистово топочущей, отбивающей чечетку Валечкой Федоровной. Суетно, но не без своеобразной изысканности прикладывая остро согнутую в локте руку к затылку, выл и верещал функционер, что в совокупности с писком его партнерши было уже безобразным гвалтом. Между тем у буфетной стойки, не спуская глаз с Павлова, жадно хлебал кофе другой партиец, Буйняков, мало-помалу впадал в ярость, все приметнее багровел и набирался мощи. Он вырабатывал догматическое решение, из которого будет явствовать, что Павлов, внезапно оскотинившись, перестал смиренно чтить лежащие в основании партийной политики мифы и по-мальчишески увлекся легкомысленной дамочкой, представавшей прежде всего в образе беспартийной сволочи. Буйняков отлично понимал метод любого разнузданного, дерзко пренебрегающего политкорректностью клеветника: хочешь опорочить политика - изобрази его не врущим там что-то с трибуны, с броневика или в интимном собеседовании с добродетельной женой, а жирующим, дико пляшущим, потным, похотливым, с какой-то даже плещущейся в глазном яблоке спермой. И вот безрассудный Павлов сам лезет в карикатуру. Буйняков суров, и к тому же хорошо смотрится, гладок, почти красив, великолепно откормлен. Павлов, представлялось Буйнякову, исхитрился позабыть о решающих и всеобъемлющих партийных установках и ведет себя как беззаботный пачкун, совершенно упуская из виду, что пришло время посетителей парка ошеломить и озадачить, а затем, сплотив в более или менее организованное стадо, вывести на прямой путь к достижению цели, с достаточной четкостью намечающейся впереди. Буйняков скор на расправу. Пока он еще раздумывал, какому наказанию подвергнет проштрафившегося соратника.