— На.
Но девочка хоть и на цыпочки поднимается, не достанет, пришлось самому спрыгнуть.
— Спасибо, спасибо вам, мальчик, — девочка прижала к лицу котенка, целует его, а сама даже пляшет от радости.
Колька снисходительно улыбается — глупые эти девчонки, право, глупые.
— Ах, как он вас исцарапал, — сказала девочка.
Действительно одна рука у Кольки в крови — или котенок, или об гвоздь царапнул. Девочка засуетилась, одной рукой держит котенка, другой хочет кровь платком стереть.
— Пустяки, — отмахивается Колька с мужеством настоящего героя. — Мне даже не больно нисколько.
— Спасибо вам, мальчик, вы спасли Мурку. Я так плакала, так плакала.
Колька презрительно усмехается: — Да, если б попался немцу Карлу Ивановичу, колбаснику, что на нашем дворе живет, он бы его быстро спровадил.
— Что он с ним сделал бы; глаза девочки округляются ужасом.
— Известно что: в колбасу бы его. Он у нас всех кошек перевел, за собак принялся. — Девочка судорожно прижимает котенка, сейчас заревет.
Колька воодушевляется, начинает врать.
— У него мясорубка огромадная, как бросит туда, он не только кошек и собак, до ребят добирается.
Девочка дрожит вся, губы опустились, на глазах слезы.
— А я его не боюсь, я ему окно назло высадил: пусть знает.
Но вспомнив про окно, Колька скисает и замолкает.
— Я теперь ночью не буду спать, — шепчет девочка, а на Кольку смотрит с восхищением.
— Не бойся, — подбадривает ее Колька. — Ежели опять котенок или что, только меня кликни, я его не боюсь нисколечко.
Девочка благодарно кивает головой.
— А как вас зовут?
— Колька Ступин. А тебя я не видел никогда.
— Мы позавчера с мамой к тете в гости приехали, к Варвариным.
— Знаю, у них еще старик безногий и Сережка.
— Да, да, это мой двоюродный брат. Он дразнится только очень и дерется.
— Ну, я ему пропишу, пусть только попробует еще. Ты мне только скажи.
Девочка кивает головой.
— Ну, я пойду, — собирается Колька, — мне долго у вас нельзя на дворе быть, у нас с вашими мальчишками война. Ты им смотри про меня ничего не говори.
Девочка клянется.
Уже на заборе Колька вспоминает:
— А как тебя звать.
— Катя Морозова, я во второй нолевой хожу.
Колька перелез на свой двор и сразу вспомнил все неприятности, так скучно стало и тоскливо. Убежать бы. Но куда убежишь? Решил идти домой навстречу всем опасностям.
Колбасник заткнул разбитое окно голубой подушкой. Ребятишек никого на дворе не было.
Мать возилась около печки, сразу захныкала.
— Окаянный, пропасти на тебя нет. Что отец-то скажет. В гроб меня загнать хочешь.
Мать не била, только рванула за вихор, нисколько не больно, но уж лучше бы избила, чем голосить, всю душу выматывать.
Сел Колька в угол, взялся за книгу, но буквы в глазах прыгают, никак не поймаешь. О на у, а на и — чепуха, ничего не поймешь, а в ушах свербит плаксивый материнский голос.
Отец-то, что скажет?
Чувствует Колька, что боится мать не меньше его и жалеет его, сморкается, грязным фартуком слезы вытирает. Такая маленькая, худенькая, волосы выбились — жалко ее до смерти Кольке и сделать ничего нельзя: стекла чудом не вставишь.
«Вот был бы я стекольщик. Стекло бы вставил, а немцу в морду», мечтает Колька, а в это время в сенях шаги раздаются — отец.
Мать заметалась по комнате, бросилась к печке, дрожали у нее руки, когда вытаскивала горшок. Колька понимает, что за него боится, а сам сидит неподвижно, руки, ноги будто чужие, каменные, не шевелятся, не движутся. Часом показалась эта минута, что отец возился в сенях. Скорей бы, скорей. Наконец, взвизгнула дверь, открылась. Вошел отец.
Как всегда после работы, его лицо черно от копоти, ничего не разобрать — сердитый или добрый. Впрочем с работы всегда приходит усталый и злой. Под руку не попадайся, разговоров не заводи.
Отец молча долго, без конца, кажется Кольке, умывается, потом медленно снимает рубашку.
— Обедать, — говорит сердито и садится подперев голову рукой.
«Знает или не знает», мучительно вертится в Колькиной голове, «уже лучше бы сразу».
Мать суетится без толку, тоже видно о том же думает.
— Опять напаскудил, дрянь паршивая, — говорит отец, и брови его сдвигаются.
«Знает», думает Колька, что-то внутри будто оборвалось, — сейчас бить начнет.
Но отец сидит молча, только кидает матери раздраженно: — Да ну же, возись скорей.