- Эх, бабоньки, ничего то вы не разумеете, — присоединился к дискуссии дед Жмырь, с трудом оторвавшить от лицозрения бус, ну или того на что они были положены — это ж они одёжу дорогущую выгуливають! Я слыхал такие шелка в колодезной воде щелоком тереть-то нельзя, так они и проветривають его, чтоб не завонялось-то платье энто, заморское.
- А староста-то наш, чего выгуливает? Портки свои, штопанные? Поди их стирать-то можно, не велика ценность, не сотрет в труху.
- А он не выгуливает, — тут же нашелся специалист по выгулу и стирке, — это его самого выгуливают. Жонка его выгуливает, тоже что не завонялся! – залился весёлым смехом первый деревенский балагур.
Приезжие на довольно громкое обсуждение ихнего здоровья и гардероба внимания старались не обращать, то ли презирали сельских неучей, то ли шествие «для моциону» требовало тишины и сосредоточенности на поставленной задаче. Староста же маялся все сильнее, чувствуя себя неуютно под колкими взглядами и ехидными репликами односельчан, зато супруга его была горда своей городской дочерью, зятем купцом и чистенькими красавцами внуками до такой степени, что прогулки эти воспринимала с воодушевлением. Даже, поговаривают, обещала мужу и когда гости уедут традицию эту не бросать. Я лично сильно сомневаюсь, что староста позволит жене таскать его по деревне без особой на то причины после отъезда гостей, а жаль. Стал бы местной достопримечательностью, всегда было бы на что поглазеть. Опять же интересно как оно по осени-то было бы? С прогулками? В грязищи? А зимой?! Среди сугробов? Такой моцион кого хочешь здоровым сделает. Не отвертишься.
Я представила себе старосту, пробирающегося сквозь сугробы и метель темными зимними вечерами, причем трезвым, «для моциону», позади него тащатся сыновья и старуха-мать, жена рядом ползёт по проторенной дорожке, и захихикала. Не утерпела и поделилась возникшей фантазией с братьями и мы начали уже все вместе смеяться, да так громко, что, естественно, привлекли внимание прогуливающихся. Городские, на нас если и обратили внимание, то заговаривать с малышней сочли ниже своего достоинства, староста же изрядно на взводе в связи в общим идиотизмом ситуации, не имея возможности идти супротив собственной жены, прогуливающейся с изрядным удовольствием, решил хоть с нами поквитаться. Жена у нашего главы была весом в сотню мер и его, щуплого, но щустрого мужичка, могла при желании ухайдокать одним ударом кулака, с такой не поспоришь, а мы всего лишь дети, на нас можно и душу отвести. Не слишком, отец наш в обиду нас просто никому не даст, но поводы для расправы мы и сами поставляли с завидной регулярностью.
- А ну цыц, мелкие пакостники. Вот скажу отцу, отхлестает вас хворостиной, — отвлекся от моциона и, нарушив торжественность момента, прикрикнул на нас обозлившийся глава деревни.
Мы продолжали хохотать, не в силах остановиться, даже принцесса заезжая и та заинтересованно посмотрела на нашу компашку. Над чем, мол, смеетесь, убогие? Может и со мной поделитесь?
Внезапно взгляд голубых глаз упал на меня и я словно на мгновение утонула в этих синих озёрах, потеряв себя, одновременно так остро ощущая, что я сама тоже очень даже принцесса и локоны у меня золотистые и глаза самые, что ни на есть, голубые. И даже платье, платье присутствует. Розовое с кружевами.
-Ох мамочки, люди добрые! Что ж это деется-то, что творится! – первой совершенно по-деревенски, словно разом растеряла весь свой городской лоск, запричитала дочь старосты. Куда всё резко девалось? И гордость, и надменность и непривычный учёный говор? Передо мной стояла и верещала, как недорезанный поросенок, обычная сельская баба, даром что в нарядной одежде и с бусами.
Как бы то ни было, к ней вмиг присоединились и остальные. И ладно бы только торжественная процессия, состоявшая из членов старостиной семьи, так нет, наши деревенские тоже голосили и носились вокруг меня, как потревоженный пчелиный рой. Я и понять не могла, что же это вокруг происходит, почему все словно с ума посходили и кричат во весь голос: «Монстр, что ж за напасть на нашу деревню! Кузнецово отродье то из проклятых!». Бабака Мызька, стоя на коленях истово била поклоны не стеснясь тыкаться лбом прямо в придорожную пыль. Пыль после каждого удара лбом поднималась маленьким кучерявым облачком и оседала уже не только на дороге, но и на одежде самой бабки и окружающих её деревенских. Мызька шептала молитвы Богу Вездесущему, прося защиты от чего-то, что страшнее самой смерти, но что это такое страшное она не утоняла, видать потому Бог не спешил её от напасти избавлять, просто не понимал, что конкретно от него в текущий момент требуется. Остальные местные кумушки, слегка поразмыслив, присоединились к истовому долблению головой деревенской дороги, что привело к тому, что сквозь пыль уже мало что, в принципе, можно было разглядеть. Боюсь если Бог и поспешит к ним на выручку, он их в этом облаке и не найдет вовсе.