Поначалу Сотр не обратил на это особого внимания, решив, что та собралась в отхожее место. Но затем, увидев, как Урнэ накидывает на плечи малицу и натягивает на ноги утепленные лисицей кожаные поршни, понял, что мать собралась в намного более дальний путь, чем на задний двор дома. Когда мягко захлопнулась входная дверь, он подскочил к затянутому рыбьим пузырем небольшому оконцу и, сквозь искажавшую изображение поверхность, увидел, как мутный силуэт, освещенный лунным светом, разматывает лиственничную сеть для ловли рыбы, повешенную для просушки Сотром на вешала.
«Она что, рыбу решила в ночи половить?» - мысль заставила Сотра поперхнуться от нервного смешка.
Оглянувшись на отца, который спал так же крепко, как и прежде, юный вогул скользнул на улицу, бодрящую стылым октябрьским воздухом. К его удивлению, мать направилась не к начинавшему по утрам стягиваться льдом у берегов Тагту, а по натоптанной тропе, ведущей через косматый лес к Божьей поляне. Когда Сотр понял, куда идет Урнэ, его охватили недобрые предчувствия.
И вот он наблюдал, как тонкая фигура стоит в окружении деревянных изваяний, будто бы наклонившихся к ней в попытке получше расслышать просьбу к самому могущественному из них — Нуми-Торуму. Когда женщина решила, что слов достаточно, она сбросила в яму для даров, вырытую у основания высоченного, ростом с дерево, идола лиственничную сеть. Сотр еле сдержал крик ужаса, ведь этой сетью выуживал из реки столько рыбы, сколько иной рыбак и за неделю не мог наловить. А теперь тонкая паутинка из веток лежала возле «ног» Верховного, и никто не смог бы ее забрать.
Мать прошла мимо спрятавшегося в тень лесного заплота Сотра, а он, придя в себя, в обход нее рванул к дому, чтобы успеть первым. Убегая прочь от поляны, он хорошо услышал в ночной тиши, как в жертвенной яме что-то заворочалось, зашуршало обваливающейся землей, забирая принесенный дар.
Отцу Сотр ничего не рассказал. Во-первых, стыдно было признаться в том, что он следил за матерью, словно злобный куль, а во-вторых, не хотел рассказывать хоть кому-то о том позоре, что навлекала на их род Урнэ, упрашивавшая богов изменить их замыслы только лишь потому, что скучала по старшему сыну. Надеялся, что та одумается и смирится с полотном судьбы, но тщетно: поначалу с частотой раз в месяц, а потом чуть ли не каждую неделю, из дома начали пропадать какие-нибудь ценные вещи. То часть улова, замороженного на предстоящую, суровую по всем приметам зиму пропадет, то оленя из стойбища по утру Кучам не досчитается, то свежевыструганные лыжи без хозяина «уедут». Сотр все гадал, когда же отец догадается, чьих это рук дело, но тот легко брал на веру незатейливое объяснение Урнэ, что это забирают кули — злые лесные духи, точащие зуб на Микува из-за его работы на богов. Когда же из-под крыльца исчезло чучело рыси, а оба родителя сделали вид, будто ничего необычного не произошло, Сотр понял, что Кучам если и не потакает жене в ее кощунстве, то, как минимум, отлично о нем знает.
В день, когда женщина принесла самую большую жертву, стояла морозная, но солнечная погода. Зима была в самом разгаре и всем своим видом пыталась показать, что уж в этом-то году весна точно не сможет растопить ее ледяную хватку, превратив в капель. Урнэ ушла еще затемно, накануне предупредив близких, что собралась к Евье, которая должна была научить ее искусству превращения животных «одежд» в человеческие.
«Шубу хочет сшить, чтобы в яму кинуть», - презрительно подумал Сотр.
Отец и сын молча ели возле нодьи, составленной на берегу скованного льдом Тагта, где они с самого утра вычерпывали сачками рыбу, изредка подплывавшую подышать кислородом к вырубленной майне. С тех пор, как сеть из менква исчезла в жертвенной яме, рыба будто начала избегать Сотра с Кучамом, предпочитая не «жульничавших» рыбаков, а потому в деревянном ведре для улова было лишь несколько подлещиков.
-Кучам! - послышалось со стороны леса. -Ты где, Кучам?