Я робко посмотрел через решётку, в которую виднелось лобовое стекло. И стал недоумевать: мы проезжали мимо Колизея, в сторону не пойми откуда взявшегося возле него здания, огороженного высоким забором с колючей проволокой. Очевидно, это была тюрьма.
«Так про Колизей — это была шутка или что?» — мысленно понадеялся я.
Машина остановилась уже за забором. Дверь клетки на колёсах открылась, и двое вигилов с силой выпихнули меня наружу. Они повели меня по территории, третий же вигил остался в кабине автозака.
Вокруг сидели на скамейках и занимались спортом люди, преимущественно забитые татуировками. Кто-то провожал меня заинтересованным взглядом, кто-то — безразличным, кто-то — прямо хищным, а кому-то вообще не было до меня дела. Все одеты, похоже, в свою повседневную одежду, но сомнений уже не оставалось: это тюрьма. И вели меня в сторону большого серого трёхэтажного здания.
Конвоировали меня прямо так, без наручников, под дулами пистолетов, но в тот момент я абсолютно не придал значения этой странности, ведь внимание моё было сосредоточено на совершенно других вещах.
Внутри меня встретили запах пота и прелости, пыль в воздухе и серые-серые стены. Настолько серые, что от одной лишь этой серости здесь хотелось повеситься; такие же ободранные поверхности, как и в камере в участке; такие же ржавые решётки. Всё здесь было очень похоже на то, что мне пришлось увидеть прежде, разве что света больше. А ещё говорят, что в России плохие тюрьмы. В наших я не был, но едва ли там хуже. Атмосфера здесь была гнетущая. Если суммировать всё, что я уже видел, напрашивается один несложный вывод: к преступникам здесь относятся как к зверью.
Заключённые тюрем везде примерно одинаковые. Не то чтобы мне приходилось в жизни видеть зэков, но порой встречал как бывших, так и будущих. Нет, они все разные, но есть наборы стандартных типажей. Вон лысый детина, забитый татуировками. А вот молодой худощавый парень с потерянным лицом: такие попадают сюда по молодой глупости, ломая себе всю жизнь. Может, марихуаной торговал или чересчур сильно засадил в висок другу в пьяной потасовке. Впрочем, местных законов я не знал.
Но меня вели в другой блок, в котором находились совершенно иные люди. Если до этого мне попадались разобщённые кучки зэков по три человека, то здесь за одним широким столом посреди одной большой камеры дружно сидели шесть человек и играли во что-то похожее на карты. Выглядели они совершенно безобидными, даже милыми, а в глазах их читались грусть и отчаяние в разных соотношениях.
— Наслаждайся компанией, Вернер, — сказал один из моих мучителей, после чего они ушли, оставив меня стоять посреди зала.
Несколько секунд новые сокамерники молча рассматривали меня с некоторым напряжением.
— Ты не Вернер, — с подозрением произнёс один из заключённых.
«Слава тебе господи!»
— Теперь объясните это им, — не то с иронией, не то с просьбой ответил я.
— А толку? — спросил он. — Ты действительно похож на Вернера.
На вид ему было лет тридцать, но кое-где проступала седина, а лицо украшали шрамы. Широкие плечи, рост за два метра. Но при всём пугающем виде у этого парня были очень добрые глаза — добрые и уставшие. Он отложил карты, подошёл ко мне и спросил:
— И как же тебя зовут?
— Святослав, — ответил я. — Друзья называют Святом.
— Русский? — послышалось из-за стола. — Земляк. Я тоже.
Среднего роста блондин говорил на чистом, хоть и с лёгким акцентом, русском языке, что не могло не радовать.
— Русский, — ответил я и осознал, что совершенно не знаком с историей альтернативной России, а это могло стать проблемой.
— Ну и славно, вам с Петром веселее будет! — бодро сказал первый. — А то он один у нас из России… остался.
После этих слов он слегка замялся, потом хотел сказать что-то ещё, но я его уже перебил:
— Я не планирую здесь задерживаться, ни с Петром, ни с кем-то ещё. Я ведь не Вернер, так? Мне нужно это как-то доказать!
Полуседой молодой человек тяжело вздохнул.
— Попробуй, конечно. Только никто тебя здесь слушать не станет, поверь мне. Но пока ты в любом случае здесь, будем знакомы. Я Вилберт. — После он провёл рукой по остальным заключённым. — Это Йохан, Харман, Зигмунд и Ганс.
Тут-то меня и осенило.
— Рим воюет с Германией? — спросил я.
Кто-то засмеялся, а кто-то бросил на меня косой взгляд. Вилберт был среди первых. Пётр оказался ближе ко вторым.
— Ну ты и шутник, — сказал Вилберт. — Нет, конечно, мы просто так здесь сидим.
— Мне казалось, после Второй мировой войны крупные державы не завязывают масштабных конфликтов, — попытался оправдаться я, но сделал только хуже.