В конце концов, у Юлы не было привычки просто так отдавать то, что она считала своим.
Однако, выйдя за ворота и отойдя достаточно для того, чтобы больше не попадать в поле видимости Рябининой, Юла остановилась и понуро опустила плечи. Чушь это все. У нее ведь никогда не было ничего своего. И не было привычки за что-то бороться. На примере развода родителей она поняла, что можно сколько угодно биться головой в стену, но если ты не нужна, то ничего не изменится. Никто тебя вдруг не полюбит и не озаботится твоим благополучием. Единственное, что тебе остается, — это портить жизнь тем, кто тебя обидел. Вот такая невеселая и неблагородная задача.
Правильный Крестовский непременно бы что-нибудь сказал по этому поводу. Вот только он был не тем, чье мнение Юла собиралась спрашивать.
Она достала из кармана телефон и открыла список чатов. Друзей у нее не было совсем. Так, только приятели, какие-то компании разной степени адекватности, но вот чтобы позвонить кому-то и сказать: «Слушай, мне так плохо. Давай встретимся…» — такого человека в списке ее контактов не было. То есть с ней бы встретился каждый, потому что она классная, веселая, клевая. Вот только прямо сейчас она не была ни клевой, ни веселой. А такая Юля Шилова вряд ли кому-то была нужна.
Открыв чат с Волковым, она увеличила его фото. На нем Волков был похож на гопника, но большего всего Юла не любила это фото потому, что капюшон толстовки отбрасывал тень на большую часть Димкиного лица. А ей хотелось бы иметь возможность его видеть.
Интересно, что бы сказал Волков, позвони она ему? Что-то вроде: «О, Шилова привет. Ты как? Нормально? Ну хорошо. Я тогда погнал. Меня Машка ждет».
Хотя… Теперь ведь Рябинина его не ждет. Юла прижала телефон к губам, глядя прямо перед собой. Позвонить или нет?
Впрочем, кого она обманывала? Храбрая Юля Шилова, которая могла раздеться перед идиотом фотографом, еще не зная, чем все закончится, была на самом деле ни черта не храброй, потому что понимала: если еще и Волков сейчас окажется по уши влюбленным в какую-нибудь очередную Рябинину, у нее просто сорвет крышу. А так была хотя бы призрачная надежда, что однажды, возможно…
Оказывается, целый город может иметь смысл, только если от тебя не отвернулся один конкретный человек. И пока ты наверняка не знаешь, что всё, он больше не твой, чужой, можно дышать.
Юла листанула список контактов, отыскивая переписку с Дэном. Они не списывались больше года: с тех пор как в ее жизни появился Ромка и она дала отцу слово не садиться за руль без прав. Дэн был тем, с кем удавалось заглушить реальность. У него имелся огромный и неоспоримый плюс: Юла ему на фиг не была нужна в качестве женщины, поэтому можно было вообще не опасаться никаких посягательств. А все потому, что у Дэна Гора была единственная любовь на всю жизнь — скорость. И настоящий экстаз у него вызывало не женское общество, а стремительно заваливающаяся на бок стрелка спидометра. Это делало его безопасным для Юлы.
«Прости. Я пообещала. Иначе мне капец» — гласило ее последнее сообщение Дэну.
Под ним был его ответ: «Все норм, детка. Нам тоже лишние проблемы не нужны».
«Привет, Дэн. Еще помнишь меня?»
Дэн был не в сети, и Юла после недолгого ожидания убрала телефон в карман. Когда он не будет играть в прятки со смертью на скорости двести тридцать километров в час, он обязательно прочтет. И ответит. Может быть. Юла никогда не понимала его до конца.
Оглянувшись на Ромкину высотку, она почему-то пошла к метро. Метро Юла пользовалась редко. В основном ее везде возил бабушкин водитель Петр Сергеевич. Она и сейчас бы могла его вызвать. Но, кажется, еще утром она подспудно ожидала какой-то подставы, поэтому взяла такси. Выходить из Ромкиного дома через десять минут после прихода на глазах Петра Сергеевича было бы унизительно. Да, ее волновали такие мелочи.
В метро в субботу оказалось неожиданно много народа. Юла зашла в вагон и села в уголок, на самое дальнее сиденье. Она не знала, куда едет. Даже не посмотрела, в какую сторону.
Неожиданно почувствовав на себе чей-то взгляд, она подняла голову и заметила мужика лет пятидесяти, пялившегося в ее сторону. По спине тут же пополз озноб. В памяти всколыхнулся тот проклятый вечер: дождь, страх, холод, боль и озверевший Ромка, бросившийся на Русика с дружком. За Юлу никто никогда так не дрался. Ею никто, кроме бабули, не дорожил. На нее только пялились вот так.
Юла встала с сиденья и посмотрела на мужика в упор.
— Урод, — процедила она, перед тем как выйти из вагона.
Наверное, не стоило нарываться: он ведь мог выйти следом. Но она надеялась, что в людном месте к ней никто не привяжется.