Лида ходила в те дни похудевшая, ей это шло, на лице одни глаза.
— Что это с тобой делается? — спросил ее как-то начальник цеха Серов, проходя мимо пресса.
— А что?
— Хорошеешь не по дням, а по часам, — засмеялся он и пошел дальше.
Марат! Почему же тебя нет, Марат? Сердце стучало так часто, что пришлось выключить пресс и сесть на высокий круглый табурет передохнуть.
— Чичагин приехал! — крикнула ей Анька Мартышева. Их разделял проход, и, чтобы услышать друг друга, приходилось кричать.
— Откуда ты знаешь? — Анька не выходила из цеха, откуда ж она знает…
— Да уж знаю. В комплектовке сказали.
Значит, и комплектовщицы в курсе событий. Должно быть, весь закройный ждет, чем кончится у Лиды с Маратом. Сердце уже не стучало громко и часто, а тоскливо ныло. Если не придет до перерыва, значит, то, что болтают ребята, правда.
Он не пришел ни до перерыва, ни после. Он вообще больше не приходил в закройный. Вскоре после свадьбы (Лида знала: была комсомольская свадьба, какие-то необыкновенные подарки, даже кинохроника приезжала) Марата Чичагина забрали в горком комсомола, а Танька Баранова поступила осенью в партийную школу и тоже ушла с фабрики.
Все перестало быть интересным. Неужели это она бежала после работы в комитет комсомола, переписывала какие-то рапорты, казалось ужасно важным успеть, отнести все вовремя в райком? Неужели это она всерьез плакала, когда на районном слете они оказались вторыми, а не первыми, и Марат утешал ее?
Теперь после смены, никуда не заходя, торопилась на трамвайную остановку, и всю дорогу — дорога длинная — только одно интересовало и мучило: почему, почему он так поступил?
Несколько лет прошли как в тумане. Стучит пресс, потом стучит на рельсах трамвай, потом опять пресс и опять трамвай.
— Ты проснись. Ты живешь машинально, — сказала ей Софья Владимировна, старший мастер. Сказала не на ходу — позвала Лиду в конторку, закрыла за ней дверь и строго и внимательно посмотрела в Лидино лицо. — Я давно к тебе приглядываюсь, так нельзя.
Софья Владимировна совсем не была похожа на Лидину мать, но Лиде вдруг показалось, что это мать там, в псковской деревне со смешным названием Чижи, говорит с ней перед тем, как навсегда замолчать и лечь в гроб с потемневшим исхудалым лицом.
Лида разрыдалась и долго не могла остановиться, а Софья Владимировна молча ждала. Просто молча сидела рядом и ждала.
…Кто-то принес в цех белое, модное тогда, кримпленовое платье и синее пальто с белым, как платье, воротником.
— Лидка, ты должна это купить! — возбужденно говорила Анька Мартышева. — Пойди примерь!
В белом платье и в синем с белым воротником пальто она и сама себе показалась королевой.
— Ну прямо королевский наряд! — сказала, посмотрев, Софья Владимировна и дала Лиде взаймы сто тридцать рублей. — Отдашь когда-нибудь, покупай!
Как после долгой болезни, Лида возвращалась в жизнь. Перед ноябрьскими праздниками открыли новую линию метро, и путь от дома до фабрики стал легким и стремительным. В темном стекле вагона неслось вперед, вперед Лидино отражение. Даже когда уставала, не хотела видеть себя понурой, недовольной. Горят лампы, мчится голубой поезд: «Фрунзенская»… «Площадь Мира», «Невский проспект»… На «Невском» — пересадка. Здесь однажды встретила Марата. Не встретила — увидела.
Было это спустя лег пять, а то и семь. Он шел с Танькой, что-то говоря ей раздраженно и зло. Лиду не заметил, а она заметила все: и то, как зло разговаривал с Танькой, и значок депутата на лацкане серого пиджака, и редкие у висков поседевшие волосы.
Если б было время, можно было бы пойти за ними и сделать так, чтобы он ее увидел. Но времени не было: у метро ее ждал Олег.
С Олегом тянулось бесконечно долго: то расставались, то снова объединялись. Это он так говорил:
— Ну что, объединимся в один колхоз?
Не верил, что Лида его не любит.
— Как это ты можешь меня не любить? За что?
Она смеялась. В самом деле, за что ж его не любить? Но когда объединялись и снова начинали жить в одной комнате с теткой (Лида жила у тетки, сестры отца, одинокой невеселой женщины), становилось невыносимо.
— Духота какая-то, а не жизнь, — жаловалась Лида Аньке Мартышевой.
— Что ты выдумываешь? Какого тебе еще рожна надо? — сердилась Анька. — Хороший парень, можно сказать, не пьет…
— Как это, не пьет? Почти дня нет, чтоб не выпил.
— Ну, это разве пьет? — усмехалась Анька. — Это выпивает, а не пьет. Две большие разницы.
И все же эта жизнь была не той, не той. Не той, что могла бы быть с Маратом Чичагиным. Кому это расскажешь? Никому. Можно было бы рассказать Миле, Наталье Максимовне и Виктору, но их нет. Натальи Максимовны нет совсем, она умерла, Мила и Виктор уехали в Москву. Почти сразу же после того, как у нее все кончилось с Маратом.