Следовало бы послушаться Колю, не отказываться от Пучкова — черт с ним! — не злить Филимонова. Но ведь тот наверняка прочит его не на рядовую должность, рядовыми Филимонов не занимается. Значит, на командную. А это стыдно. Стыдно сажать Пучкова на командную должность. Над Архиповым станут смеяться: «Ишь взял дурака — не захотел портить отношения с начальством…»
Утром, выглянув в окно, Дмитрий Федорович увидел, что его черная «Волга» уже стоит во дворе, а шофер вышел из машины и разговаривает с тетей Паней, которая гуляет в садике со своей рыжей кошкой.
Тетя Паня работала когда-то лифтершей в их доме и была, по существу, главным воспитателем послевоенных голодных веселых мальчишек, что носились здесь по чердакам и лестницам. Она все про всех знала, все видела и помнила, могла дать подзатыльник, если считала нужным, или сунуть в руку пряник, твердый, точно каменный, но когда разгрызешь, то очень вкусный.
Митина мать, Нина Константиновна, за глаза называла ее «домовой». Мите это не нравилось. Он любил тетю Паню…
Торопясь, глотая обжигавший горло кофе, Дмитрий Федорович пытался вспомнить, что такое неприятное не то случилось вчера, не то приснилось ночью. Ах да. Пучков!
Он сбежал по лестнице и вышел во двор. Тетя Паня, оглядев его, сказала:
— Хорош! Только невеселый. Ты чегой-то с утра невеселый? Утро надо весело начинать, а то до вечера еще чего случится.
Все так и вышло, как она сказала: до вечера случилось самое неприятное. Позвонил Филимонов, сказал уверенно и четко:
— Я к тебе Пучкова подошлю. Его надо делать замом по науке.
— Но зам по науке у меня есть, — сдерживаясь, ответил Архипов.
— Кто?
Как будто он не знал кто!
— Кутс.
— Ты же провожаешь его на пенсию.
— Кто это сказал?
— Это я сказал, — спокойно произнес Филимонов и, не дав Архипову ни секунды, закончил: — Значит, договорились, я подошлю Пучкова.
Некоторое время Архипов сидел с телефонной трубкой в руке, потом положил ее на рычаг. «Вот оно что. Он понимает, что я не возьму Пучкова на место Кутса, он это прекрасно понимает! Выходит, он меня просто подвесил, вот и все, и дело тут даже не в Пучкове. Он разом припомнил мне все: и Кутса, и ту неудачу на испытаниях, и мало ли что еще».
Вошел, постучавшись, Первухин. Было видно, что он все знает.
— Если хотите, я переговорю с Львом Гавриловичем, — сказал он, усаживаясь в кресло.
— О чем? — спросил Архипов. Первухин взглянул удивленно:
— Разве не все ясно?
— Нет, не все, — резче, чем следовало, ответил Архипов.
Снова зазвонила «вертушка». На этот раз это был Зариньш. Архипов подождал, пока Первухин выйдет из кабинета, потом сказал:
— Ты знаешь, он меня подвесил.
— Значит, ты неправильно себя вел! — загремело в трубке.
— Не кричи, — попросил Архипов. — Он хотел, чтобы я убрал Кутса.
— Как?!
— А вот так. Он хотел, чтобы я поменял Кутса на Пучкова.
Зариньш тогда уезжал за границу. «Как не вовремя я уезжаю», — все повторял он. И сейчас, должно быть, мучается, не зная, чем кончилось у Архипова.
Разумеется, он не смог бы ему помочь. Но был бы рядом — и этого достаточно. Сколько уже лет они рядом? С того далекого дня, когда долговязый десятиклассник Митя появился в доме на Трубниковском: Ляля пригласила его на свой день рождения. В тот — первый — раз он так и не понял, кем приходится Ляле этот парень в кителе со споротыми погонами — братом? Оказалось, дядей. Он был старше Мити на три года, но был фронтовик и потому неизмеримо старше. Почему-то он выделил Митю из компании «гогочек», собравшихся в тот вечер у Ляли. Это он так говорил «гогочки», вкладывая в это слово презрение к чистеньким мальчикам, ничего еще в жизни не видевшим.
Выяснилось, что Митя собирается поступать в тот же институт, куда уже подал документы Коля. Так они оказались вместе, и ничто — ни Митина женитьба на Ляле, ни развод с ней — не изменило их отношений, хоть были совсем разные: сдержанный, спокойный Архипов и шумный, как петарда, Зариньш. Любил он казаться барином, разговаривал покровительственно, но был преданным и верным. И должно быть, мучается сейчас там, в своей загранице, не зная, чем кончилось дело у Мити.
А дело кончилось тем, что Архипов выгнал, буквально выгнал из своего кабинета Пучкова, когда тот, нагло и весело улыбаясь, сказал в ответ на какой-то вопрос: «Разве не все ясно? Ведь вам звонили…»
Вскоре после этого Филимонов вызвал Архипова к себе и, глядя не на него, а на то место, где он сидел, спокойно и уверенно произнес: