Когда зацветают липы… Ах, липы! Вот липы еще помнят все то, что помнит Лийзе. Липы уже тогда были старыми, когда она была молодой.
…Самолет летел из Таллина во Львов. Сообщение в газетах появилось через два дня. В черной рамке. Ильмар показал Лийзе газету, и она попросила: «Оставь ее мне». Газета лежит на столике с инкрустацией в виде маленьких серебристых крыльев…
Он бы еще много чего мог сделать, но ему всегда было некогда: дамы любили фотографироваться, и не только дамы, но и господа офицеры и вообще всякие господа — все хотели иметь на память себя на фоне курорта. Еще удачно, что дом на Линда, 13, стоит у самого променада, все ведь любили фотографироваться на променаде, у курзала, у Тринкхалле, где подают разлитую в тонкие стаканы ключевую целебную воду, у мраморных вазонов, перед оркестровой раковиной, откуда льются звуки духовых военных оркестров.
Глядя на старые фотографии, Лийзе и сейчас слышит музыку: та-ра-ра-ри…
Она поздно вышла замуж, даже очень поздно. Все считали: она уже никогда не выйдет замуж, слишком тщательно стирает, штопает и гладит. Нельзя делать все слишком тщательно — непременно упустишь самое важное.
Самым важным было замужество. О, конечно, замужество! Рядом с домом баронессы (Линда, 9) стоял дом папаши Ру́дольфа Тоо, а у папаши Ру́дольфа был сын, которого Лийзе никогда не видела. Он жил далеко, в Раквере, изучал там фотодело. Папаша Ру́дольф рассказывал Лийзе, что Эйно учится у такого мастера, равного которому нет даже в Ревеле.
Когда-нибудь она, вероятно, видела Эйно — в детстве. Должно быть, он, так же как все, бегал на главную улицу встречать царские роты, сиявшие медью труб:
Но тогда она еще не знала, что будет женой этого мальчика, разумеется, нет.
В то время когда она жила у баронессы Ферзен, сын папаши Ру́дольфа дважды приезжал к отцу. Но оба раза (надо же такому случиться!) Лийзе, отпущенная баронессой, гостила у тетки на острове Хиума.
Вот почему так получилось, что она поздно вышла замуж. Только в третий приезд Эйно, только в третий приезд…»
— От кого ты слышал? — зло спросила Тоня.
Чего злиться-то? Он, что ли, виноват?
— От Ленки Ананьевой. Она это не мне, конечно, рассказывала, а Тамаре Ивановне, вон там, у окна.
Тоня стояла перед Васильевым, бессильно опустив плечи. Клим когда-то учил, когда уставала: «Сними рюкзак и опусти плечи, рассалбься, сразу легче станет». Но сейчас легче не становилось. Что делать? Узнать у Ленки Ананьевой? Ну уж нет! Ленка — выдра, как только таких в местком избирают?
— Ты думаешь — правда? — спросила она у Виктора.
— Что — правда?
В самом деле: что — правда? Тоня бросилась к начальнику цеха. Он-то должен знать, если Ананьева уже знает. Он тоже член месткома.
Начальник наборного цеха Федор Павлович Ставицкий неизменно встречал Тоню одними и теми же словами, одной и той же улыбочкой.
Он и сейчас привычно начал: «Выходила тоненькая…», но осекся, увидев испуганное, жалкое и одновременно сердитое лицо Тони.
— Федор Павлович, вы слышали, что говорят?
Федору Павловичу стало смешно: это ведь он сам так всегда спрашивал: «Что в народе говорят?»
— Где говорят, Тонечка, в народе? — засмеялся он. — А что там говорят?
— Мне не до смеха, Федор Павлович, — сказала Тоня, подумав при этом: «Шут гороховый». — Вы вчера на месткоме были?
— Нет, Тонечка, я зятя перевозил. Зять квартиру получил. Шикарная, скажу тебе, квартира, из окон Тверца видна…
Тоня выскочила, не дослушав. Что с ним говорить! Без толку. К кому же идти?
Не могу молчать, потому что есть совесть. Я видела, как линотипистка Алевтина Смирнова продавала книги, украденные в типографии. Как она украла, я не видела, но видела, как продавала. А где ей еще взять, как не украсть? За сколько продавала, не знаю, но думаю, не за дешево. За дешево какой смысл? Вопрос, как она их вынесла? Думаю, через свою подругу, старшего мастера цеха Антонину Завьялову, которой полное доверие, потому что старший мастер. На самом деле Завьялова разведенная, ушла от мужа, а поведение Смирновой всем известно, в настоящее время живет с женатым человеком».
Цепочка выстраивалась великолепная — председатель месткома, читая и перечитывая заявление, чуть ли не мурлыкал: Смирнова ворует, Завьялова проносит, Смирнова продает, а выручку — пополам. Если бы только все это было правдой! Очень хотелось, чтобы было правдой. Дело получится шумное, заметное: командир производства, молодой коммунист… Что называется, есть с кого взыскать. И понятно, почему так долго «ушами хлопали», как выразились на разборе в обкоме союза, грозя лишением квартальной премии: «Вы там ушами хлопаете, а книги растаскивают, и не какие-нибудь книги, а самого Пикуля, шестьдесят рублей том на черном рынке, а их два». Можно было подумать, что кое-кто из обкома союза позавидовал столь легкой наживе: шестьдесят рублей том, а их два.