«…Через свою подругу Антонину Завьялову, которой полное доверие, потому что старший мастер». Ну, конечно, ведь никогда бы и не наткнулись на виновников. Как же: мастер! Это не какой-нибудь шалопай Васильев, у которого одно на уме: «Спасибо не булькает».
Незаметно для самого себя председатель месткома все больше и больше убеждался в истинности истории, изложенной в заявлении, а само заявление приобретало в его глазах силу документа.
— Откуда взялся документ? — строго спросил он казначея месткома.
— Какой документ? — не поняла та.
— Ну, заявление, которое вы мне сейчас передали.
— А-а, так оно на полу валялось, когда я утром пришла. Видно, под дверь подсунули.
— На полу валялось, — недовольно пробормотал председатель. — Эдак у вас и все будет на полу валяться.
Во время заседания месткома, когда зашел разговор о возможном лишении премии, председатель, грозно поглядев вокруг, сказал:
— У нас есть кое-какие факты, и кое-кому я не завидую. Имею в виду тот цех, где свили гнездо расхитители.
Члены месткома притихли и вытянули шеи. Факты? Это уже интересно.
Председатель месткома помолчал, наслаждаясь произведенным эффектом, и, сам не зная зачем, выпалил:
— Смирнова и Завьялова, — известны вам эти личности?
Собрание зашумело.
— Ну, ладно, — опомнился председатель. — Еще не все ясно, создадим комиссию, будем проверять.
В Калинине Тоня училась в техникуме, здесь встретила Клима, здесь родился Славка. Почти вся жизнь прошла здесь, но можно ли малогабаритную двухкомнатную квартиру, в которой осталась вдвоем с сыном после того, как Клим ушел, а свекровь умерла, назвать родным домом? Родной дом — это ТОС: торфяная опытная станция, где живут отец с матерью и сестра Тося. Это Тоню сначала хотели назвать Тосей, отец так придумал: живем на ТОСе, так пусть будет Тосей. Но мать воспротивилась, ей нравилось имя Антонина. Зато вторую дочку по настоянию отца все-таки назвали Тосей, и, как выяснилось, зря: поселок вскоре получил имя Радченко — председателя Главторфа.
Сосны и волжский песок, мамины добрые руки и пирожки с яблоками, отцовский пиджак с орденами и медалями — надевается по торжественным случаям. Когда открывают шкаф, медали звякают, будто звенят.
Младшая сестра Тося — так уж повелось — только радует родителей, Тоня — только огорчает. В редкие свои приезды она с порога видит в обеспокоенных глазах матери вопрос: «Опять не слава богу?»
Последний раз приезжала домой с Алевтиной. До Редкина ехал с ними и Витька Васильев (у Виктора в Редкино сестра с мужем). От Редкина до Радченко надо добираться автобусом, но Тоня никогда не ездит автобусом — отец встречает ее на своей машине. Так было и в тот раз.
— А это Витя Васильев, он с нами работает, — сказала Тоня.
Отец (потом это поняла) подумал бог знает что, засуетился:
— Так и вы давайте к нам! Места всем хватит. А к сестре уж завтра.
Славка сел рядом с дедом, а они втроем сзади. Мать, когда приехали, тоже старалась вовсю: откуда-то появились импортные консервы, какие-то неведомые наливки. Тоня наконец поняла: Виктора приняли за жениха. Смех! Он и в самом деле вел себя как жених, никаких шуток-прибауток, притих, словно овца перед тем, как идти под нож.
Когда же он наконец уехал в свое Редкино, хохотали с Алевтиной так, что мать до слез довели:
— Дуры вы, девки, вот что я вам скажу, — махала на них руками, вытирая глаза ладонью, — дуры!
День как день, как триста дней в году. Но что-то (хоть сразу и не понять что) изменилось в самом воздухе цеха. Сгустилось, как перед грозой.
— Ну что, пойдем по кружечке? — подошел к Васильеву тискальщик Смирнов.
— Да нет, — отмахнулся от него Виктор. — Некогда.
Ему и в самом деле некогда, но не в этом же дело. Теперь надо быть трезвым, как после бани. Теперь — ни кружечки, ни полкружечки (это ведь только так говорится — кружечка. Говорится кружечка, а подразумевается…). Словом, теперь — нет.
Тоня с утра появилась в цехе и тотчас же исчезла. Куда — неизвестно. Известно только, что вместе с Федором Павловичем. Виктор видел, как он подошел к Тоне и что-то ей сказал, и на лице его не было обычной улыбочки. И вот скоро уже обеденный перерыв, а ее все нет.