Колька был другом погибшего Толи. Так же как Толя, работал машинистом, они и на курсах учились вместе. Серафима Семеновна давно замечала, что Колька заглядывается на Катю. Но Катя, считала она, себе еще не такого выберет там, в Москве. Оказалось, выбрала Кольку…
Паровик до Москвы идет три часа. Кате хочется подремать, но она боится: заснешь — картошку из-под лавки вытащат.
Каждый раз Катя везет из дома в общежитие главные продукты: картошку, квашеную капусту, соленые огурцы. Девчонки ее уже ждут: «Приедет Катька — пир устроим». Мать, увязывая Кате мешок, говорит каждый раз: «Тяжело, конечно, да ведь едоков у тебя не ты одна».
Девчонок в комнате четверо: одна — из Рязани, другая — из Сталинабада, третья — из-под Могилева. И Катя. Девчонки завидуют Кате: она может ездить домой чуть ли не каждую неделю.
— Как приезжаю, перво-наперво снимаю туфли. До чего люблю босиком ходить! У нас луг возле дома, трава прямо шелковая…
На Майские праздники девчонки поехали с Катей в поселок. Соня в тот год окончила школу. Катя написала ей:
«Соня, я приеду с девочками. Скажи маме и полы намой, чтоб как при мне».
Это значит — добела. Катя моет полы с песком, голяк так и ходит под ногой.
Соня не только полы, но и стены бревенчатые намыла, и окна, и занавески накрахмалила — чтоб все как при Кате. Серафима Семеновна с вечера поставила опару, растворила пироги. Одна Лиля, как всегда, болталась без дела.
— Ты бы хоть утюг развела, занавески погладила, — сказала мать.
— Да ну ее, мам, — крикнула с крыльца Соня, домывая порожек, — она еще сожжет все! Я сама.
Девчонкам в поселке понравилось. Они бегали босиком по только что взошедшей траве, объедались пирогами с картошкой и с луком, смотрели, как поселковые пляшут «елецкого», и восхищались Катей, которая и здесь была лучше всех.
Колька, краснея, не отрывал от Кати глаз, девчонок боялся: вдруг не понравился — отговорят.
Но девчонкам он понравился. За ужином они шумно обсуждали его достоинства. Катя молчала, улыбаясь, а Серафима Семеновна сказала:
— Да что там, одно слово, хороший парень!
Ей и в самом деле вдруг показалось, что другого жениха Катя не могла себе выбрать. «А я-то, дура, плакала… Катя все правильно делает. Где нашел счастье, там и живи».
Побежали годы один за другим. По праздникам из города приезжала Саша. Она уже была закройщицей в ателье, рассказывала, сколько заказчицы (она называла их дамами) платят сверх счета.
— И ты берешь? — ахала Серафима Семеновна.
— А чего ж не брать? — презрительно удивлялась Саша. — Это же за работу.
— За работу-то небось зарплата тебе идет.
Зять громко хохотал, эти разговоры его забавляли.
— Ну, мамаша, вы даете! Кто же теперь живет на зарплату?
У Саши с мужем мотоцикл с коляской, кооперативная квартира.
— В комнате — на стене ковер, — рассказывала Саша бывшим подругам, заходившим в гости.
Серафима Семеновна жалела Сашу: скучно живет, детей нет, все ковры да хрустали — какая с них радость?..
Против больницы, где работает Катя, выстроили пятиэтажный дом. Кате, Коле и шестилетней Ирочке дали в этом доме квартиру из двух комнат. Телевизор Катя, переезжая, оставила матери.
— Мы себе большой купим, правда, Катя? — радостно спрашивал Коля.
Матери было тоскливо, что они уезжают. Без Кати в доме всегда становилось так, будто свет вынесли.
— Да ты что, мама! Мы же недалеко, — сказала Катя, увидев слезы в глазах матери.
— Ты уж почаще приходи, — попросила Серафима Семеновна. — Мне с Лилькой одной не справиться.
Сони уже не было в доме, она уехала в Сибирь, на стройку. Писала оттуда редко. Однажды прислала телеграмму: «Смотрите телевизор девятого». В тот день Серафима Семеновна даже обед варить не стала, чтобы от телевизора не отходить, а Соню показали только вечером в программе «Время». Мелькнуло на экране ее смеющееся лицо, потом показали, как кладут шпалы, и снова Сонино лицо рядом с другими девичьими лицами.
Серафима Семеновна только расстроилась: неужели, чтобы шпалы класть, надо было в такую даль уехать?
— Да подожди ты, мам, — успокаивала Катя. — Это вначале, а я уверена, Сонька там выдвинется, она молодец.
За Соню сердце не болело. Она в самом деле молодец, серьезная. Сердце болело за Лилю. Что с ней будет? И не приучена ни к чему. Баловали, баловали и добаловали. Однажды — ей еще тогда было пятнадцать лет — пришла с танцев, и в избе запахло, как от отца. Выпила!